Баранов тоже снял с головы меховой картуз и махал вослед уходящему кораблю. Глаза его были влажными от слёз.

В океанском и, кажется, безбрежном просторе под всеми парусами, при попутном ветре шёл пиратский «Альбатрос». На мостике рядом с рулевым матросом стоял сам капитан Самуэль Гельбер. Он зорко смотрел вперёд и по сторонам, но видел только океанские волны, хотя солнце только что показалось на горизонте, где по мысли Гельбера непременно должна быть долгожданная земля.

Но, не видя её, Гельбер отстранил от штурвала рулевого.

— Позови штурмана, — приказал он матросу.

Тот бегом соскальзнул вниз на палубу по трапу и вскоре на мостике появился заспанный штурман.

— Привет, Гарри, — сказал Гельбер. — Где мы сейчас находимся? Сказать можешь?

— Сегодняшней ночью я делал счисления. Мы прошли сороковую широту.

— Отлично, Гарри. Значит, скоро придём в Сан-Франциско. Так?

— Так, капитан.

— Обязательно туда зайдём… Нам требуется отдых, а я давно не отдыхал по-человечески… Не так ли, Гарри?

— Точно так, капитан.

— Сделай сейчас ещё счисления, Гарри, и поверни судно на зюйд-ост. Мы должны видеть землю… Потом мне скажешь.

— Да, капитан, — ответил штурман.

Гельбер, сойдя с мостика, направился к себе в каюту, где кок уже приготовил ему завтрак и стоял, ожидая приказаний. Гельбер налил в кружку вина из большой, тёмного стекла, бутылки и с удовольствием выпил.

— Отлично, Билл, — похвалил он кока. — А теперь приведи сюда ту русскую девчонку. На… Ты знаешь, где она…

Гельбер бросил ему ключ.

— Слушаюсь, сэр, — сказал кок и поспешил на корму корабля.

Там он остановился у одной из дверей, на которой висел замок. Он открыл его, затем распахнул дверь и увидел лежавшую на топчане женщину. Услышав звуки, она поднялась и повернулась к вошедшему. Это была Алёна.

— Капитана, — коротко произнёс кок и кивком головы повелел Алёне выйти из кладовки.

Алёна молча поправила сарафан, волосы и, не взглянув на кока, вышла за порог на палубу. Она пошла вдоль борта, сопровождаемая коком и, похоже, знала дорогу.

…Гельбер сидел за столом с кружкой вина в руке, когда Алёна и кок вошли в капитанскую каюту. Взмахом руки он приказал коку выйти.

— Выпей, Алёна, — предложил Гельбер девушке.

— Я вина сроду не пила, — сказала Алёна.

— Тогда позавтракай со мной.

— Еду мне дают. Не обижаюсь — сыта.

— Что ты за человек — не пойму, — заговорил, встав из-за стола, Гельбер. — Я когда-то служил в русской компании. Нанимался со своим судном. Возил товары из Кантона в Россию. Бывал на Камчатке и в Охотске. У меня был помощником русский торговый человек. От него я узнал ваш язык и мало-мало стал говорить по-русски. И на Камчатке, и в Охотске я знал русских женщин, славянок. Ты — славянка. Но ты какая-то не такая славянка. Уже много дней ты плывёшь на моём корабле, но всё так же строга ко мне…

Гельбер приблизился к Алёне и, взяв её за руку, попытался обнять.

— Будь ко мне ласковее, Алёна.

Но Алёна резко отдернула его руку и схватила со стола нож.

— Не подходи! — крикнула она. — Я с тобой не плыву! Ты меня силой везёшь.

— Ну, хорошо, — отошёл от Алёны Гельбер и вновь сел на своё место. — Я не буду брать тебя силой. Мои люди отбили тебя от дикарей. Разве лучше было бы тебе в шалаше какого-нибудь грязного туземца?

— Там дом рядом… Отец, мать, муж.

— А может, их и в живых уже нет. Бой был жаркий.

— Кто-нибудь да жив остался…

— Силой я мог взять тебя хоть сейчас, — продолжал Гельбер, — но я не хочу так. Если же ты доброй волей не пойдёшь, то я отдам тебя матросам. Всю команду через тебя пропущу, а потом продам где-нибудь на островах черномазым. Белая рабыня — это для них что-то, да ещё славянка… Ну, а если добровольно, то отдам тебя в хорошую семью в Сан-Франциско, Сан-Диего или в Монтерее.

— Лучше умереть.

— А ты подумай, что лучше. Даю тебе ещё два дня. Мы скоро будем у берегов Калифорнии. Иди и думай, Алёна… Эй, Билл! — крикнул Гельбер. — Уведи её.

Опять зашёл кок и, открыв двери каюты, пропустил впереди себя Алёну.

Они ушли, а Гельбер вновь налил себе в кружку вина.

«Альбатрос» шёл, разрезая форштевнем морские волны под всеми парусами.

…Через два дня с борта пиратского «Альбатроса» уже был виден далёкий и желанный берег, но капитан Гельбер что-то хмуро посматривал в его сторону, стоя у штурвала вместе с рулевым матросом и штурманом.

— Сколько мы ещё будем идти вдоль берега, капитан?! — крикнул Гельберу на мостик один из его офицеров. — Не пора ли нам пристать где-нибудь?

— Еще не время, Джонни! Завтра утром будем в Сан-Франциско! Не так ли, Гарри?

— Точно так, капитан, — кивает в знак согласия штурман. — Но небо вон там что-то начинает хмурится. Так что лучше держаться подальше от берега. Там камней и мелей достаточно.

— Так держать, Гарри, — приказал Гельбер. — Я буду у себя в каюте.

— Слушаюсь, сэр, — ответил штурман и встал ближе к рулевому матросу.

Гельбер пошёл в свою каюту, у дверей которой опять стоял Билл.

— Приведи девку, — на ходу бросил Гельбер.

Билл побежал исполнять приказание и вскоре в каюте появилась Алёна.

— Ну так какой же будет твой ответ, Алёна? Ты подумала? — спросил Гельбер.

— Я сказала — лучше умереть.

— Зачем же умирать, — усмехнулся Гельбер. — такая красавица должна жить. Только какая у тебя будет жизнь, вот в чём вопрос… Надо…

Но договорить Гельбер не успел. В каюту ворвался Билл.

— Капитан, — крикнул он. — Гарри зовёт тебя на мостик! Кричит, что срочно!

Гельбер, не говоря ни слова, выскочил из каюты на палубу…

…Буря налетела внезапно. Сильный ветер трепал и рвал паруса, опасно наклоняя судно к высоко поднимающимся волнам, которые то и дело перекатывались по палубе с одного борта на другой, грозя забрать судно и находившихся на нем людей в свои тяжёлые объятья.

Скрипели снасти, гудел ветер, хлопали обрывки разорвавшихся парусов, и в этом рёве морского урагана еле слышны были голоса людей, что-то кричавших друг другу.

Капитан Гельбер тоже кричал, отдавая команды, а потом сам схватил топор и стал рубить главную мачту. Но было уже поздно. Высокие волны и огромной силы ветер стремительно гнали «Альбатрос» на скалы у внезапно появившегося берега. Алёна, тоже выскочила из каюты и, ухватившись за какой-то канат, часто крестилась, а губы её шептали молитву.