А еще, как эстонская ПВО не верит в существование сверхзвуковых самолетов, так он не верил, что выскочка со шпагой может в схватке быть ему ровней. Даже боль в руке не убедила его, что, в принципе, и логично. Всегда проще списать что-то на случайность, чем на собственную некомпетентность. Потому неудивительно, что гетман первым потерял терпение и атаковал.

О, это было великолепно! Быстрота, сила, небедный арсенал приемов… Гетман просто обязан был изрубить Семена на лапшу. И, в принципе, он бы сделал это, не продемонстрируй его визави удивительное, какое-то отстраненное хладнокровие и… Ну, кто-то назовет это трусостью, кто-то тактически грамотным построением боя. Семен ушел в глухую защиту и отчаянно вертелся, уходя от ударов и разрывая дистанцию. А что ему еще оставалось?

Нормальный бой длится секунды. А потом один остается на ногах, а второй или сдается, или умирает. Сдаваться… Лучше умереть свободным, чем жить на коленях. Умирать… Как-то Семену этого категорически не хотелось. А потому финтить, спускать удары противника по клинку и кружиться, уповая на то, что его учителя по фехтованию все же получше тех, кто натаскивал гетмана.

Не зря говорят, что фехтовать лучше всего умели тогда, когда не было еще надежных автоматов. Здесь и сейчас был как раз соответствующий период. Но Семен, как ни странно, выдержал первый, яростный натиск гетмана. А тот, разозленный неудачами, атаковал, атаковал, да и сбил-таки дыхание. И почувствовав это, Семен понял – все, пришел его шанс. Скорее всего, единственный, потому что, если гетман все же сумеет восстановиться – а он сумеет, опытный, зараза, – он будет действовать умнее и осторожнее. И тогда его опыт перемелет школу Семена подобно мельничным жерновам.

То, что было дальше, не годилось для боя, но весьма подходило для дуэли. Особенно с запыхавшимся и волей-неволей замедлившим движение противником. Клинок Семена будто оплел саблю противника и, уводя ее в сторону, одновременно устремился вперед. Можно было бы для верности и свободной рукой придержать, имелась в арсенале и такая техника. Но без перчаток да саблю – нет уж, нет уж. Без пальцев останешься, как пить дать. Впрочем, и без того получалось достаточно надежно. Гетман, отлично понимая, что его сейчас нанижут на шпагу, как барана на вертел, и не имея возможности блокировать выпад, сделал самое простое – шагнул назад, разрывая дистанцию.

В принципе, это его спасало. Теоретически. Но вся связка была домашней заготовкой Семена, показанной когда-то тренером и неоднократно отработанной еще там, в своем мире. Главное тут было не упустить момент, и в те доли секунды, когда противник уже двигался назад, но вторая нога еще не убралась и осталась без защиты, Семен изменил направление атаки и чиркнул кончиком шпаги по колену противника.

Разумеется, он предпочел бы разрубить гетману коленную чашечку но банально не успел. Впрочем, и полученного результата хватило. От внезапной резкой боли гетман нырнул вперед, на миг опустив саблю, и рывком сокращающий дистанцию Семен обратным движением ткнул его прямо в лицо.

Кончик шпаги проткнул щеку и, продолжая движение, ударил в мозг. Гетман умер еще до того, как упал. И было происшедшее столь неожиданным для зрителей, что в первый момент народ даже не понял, что случилось.

Зато понял лейтенант, отреагировав вполне в духе своего мировоззрения. Проще говоря, не стал делать паузу, отдавая долг памяти великому (а как иначе, все поляки считают себя великими) воину, а начал действовать. Быстро, грубо и жестко, а главное, неожиданно.

– Вспышка!

На этот вопль лейтенанта Семен отреагировал адекватно, на одних рефлексах, благо их в него вбили качественно. Цилиндрик светошумовой гранаты еще летел, кувыркаясь, а он, зажимая уши и закрыв глаза, уже «рыбкой» ушел в сторону. И даже сквозь сомкнутые веки почувствовал яркий свет, а по зажатым вроде бы ушам изрядно стукнуло, заставив мучительно заныть барабанные перепонки. Больно!

Но он хотя бы сохранил зрение и слух, а вот остальным собравшимся пришлось туго. Впрочем, это было им на руку. Широко ухмыльнувшись, Семен поудобней перехватил оружие и следующие полторы минуты чувствовал себя мясником на скотобойне. И, пускай это совершенно не по-рыцарски, рубил ослепленных и оглушенных, пребывающих в шоке поляков, немцев, французов и черт его знает кого еще. Безо всякой жалости, не бледнея от вида крови – он уже достаточно пролил своей, чтобы не обращать внимания на чужую.

В родном времени его бы назвали палачом и с упоением поливали грязью в соцсетях. А некоторые особо либерально одаренные еще и геноцид приписали бы, обвинив, до кучи, в расизме, нацизме и еще бог знает в каком -изме. Семену было плевать. Он знал, что чем больше врагов он убьет сейчас, тем меньше шансов у них будет прикончить его самого.

Он и убил всех, кто оказался во дворе. И никаких эмоций. Единственно, до того он знал, скольких успел отправить к праотцам, сейчас же рискнул бы назвать лишь общий порядок цифр. А вернул его к реальности крик лейтенанта:

– Заканчивай! Все, все! Уходить надо.

Стоит отметить, лейтенант оказался достаточно умен и, в отличие от Семена, умел думать на пару шагов вперед. То есть не только суметь укрыть от чужих глаз ту гранату, но и продумать дальнейшее. К примеру, защитить не только свои глаза-уши, но и подмять под себя, закрывая телом от вспышки, Матрену. Не по тому, что она ему была хоть чем-то важна, а потому, что единственная и стояла удобно, и по габаритам была невелика.

С тем же Матвеем это не прошло бы, а с девушкой – запросто. В результате Матрена оказалась хоть и слегка оглушенной, но в целом дееспособной, что и требовалось – им надо было уходить и вытаскивать с собой еще несколько человек. Втроем же сделать это куда проще, чем двоим. Ну и бонус – Матрена знала как минимум еще один ход из города, что резко повышало шансы на выживание. Потому как времени почти не оставалось – разбуженный город сейчас гудел, как митинг оппозиции, и вот-вот могла примчаться толпа народу. Семен же, хоть и был высокого мнения о своих достоинствах как бойца, вряд ли рискнул бы выйти один против всей кодлы. Склонности к суициду он никогда за собой не замечал.

Что же, стоило признать, что напарник был прав. Потряхивая головой (все равно приложило знатно), Матрена помогла собрать уцелевших. Но, главное, ход, по которому она вчера уходила, начинался здесь же, в одном из стоящих во дворе