Прошла минута, другая, но ответа Борис не дождался. Степа с каменной физиономией смотрел в окно.

— Ой! Да мне это, нам с Яськой пора! — воскликнул Степа, взглянув на часы.

— Эх! Я не понимаю тебя. Такой человек! Зе факинг бест. А ты… Он проговорился, что сын его даже на день рождения свой звать не хочет! — Друг восклицал это уже в спину Степе, который подхватил на руки Ясю и удалился с ним в «беленькую», где начал шумно перерывать гардероб.

— Извини, Борь! Нет времени! — кричал Степа, выдвигая и задвигая ящики. — Сейчас соберусь, и выбегаем. Мы это, в гости к теще, опаздываем уже. Пока, Борь, пока!

Когда Борис ушел, и дверь за ним захлопнулась, Степа бросил греметь ящиками и плюхнулся в кресло.

— Такие дела, Яся. Обложили меня. Угу. Но какое совпадение! А не может ли быть, что отец знал про Борьку с самого начала? Что он мой друг… Хм. Именно! Отсюда вся доброта… Святочная такая доброта, угу, как у Диккенса. Но Боря купился. Или он тоже?.. Отставить! Отставить паранойю.

Он перестал бормотать и замер в кресле, съежившись. Яся, чувствуя его настроение, затих. Когда Степа увидел имя отца на визитке, на него нахлынула горечь, непонятная, необъяснимая, а только захотелось оттолкнуть от себя двумя руками визитку-картонку, а с нею Бориса, а с ним — оттолкнуть отца. Оставь же ты меня в покое! Жил ты в Москве — так жил бы дальше! Когда отец был далеко, Степа не думал о нем, вспоминал про него раз в полгода, как и сам отец вспоминал про него раз в полгода. Все, что между ними было, — обмен телефонными поздравлениями на день рождения и Новый год, несколько дежурных фраз. Словно повеяло холодом. Степа знал, что отец не чувствует к нему ничего, никакой любви. Он мог трепаться сколько угодно, шутить, хохотать, горячиться, распаляться, но все это у отца было снаружи, а внутри был только холод. К нему, к Степе — холодное внимание энтомолога, разглядывающего забавного жука. И теперешнее — внезапное, после двадцати с лишним лет — желание общаться было вызвано чем угодно, но не любовью. В том, как отец тащил его к себе — сам, или руками бабушки, а вот сейчас — руками Борьки, — был, наверно, только азарт. Такой же азарт, с которым отец начинал партию в бильярд или ввязывался в деловое предприятие. Прийти, увидеть, победить! Победить отбившегося от рук сына, добиться того, чтоб он ел с рук, говорил: «Да, папа, спасибо, папа, ты лучший отец на свете», а потом уехать. Угу. Победить и уехать.

Таймер тикал. Понедельник. Вторник. Среда. И вот четверг. А завтра будет пятница — последний рабочий день, последний день из двух недель, подаренных Юле Степой. Между тем няня еще не найдена, а значит, сегодня и завтра — весьма возможно, ее последние путешествия. Юлька почему-то была уверена, что если она оставит бронзового орла хотя бы на неделю — магия перестанет работать.

Но боже ж мой, сколько ей было уже подарено! Париж и Нью-Йорк, Одесса, далекий Хоббитон, Вена, Венеция! И само ощущение полета — главнейший подарок. Весь мир был распахнут перед ней (хотя время бежало, и двери скоро должны были закрыться). Куда отправиться?

Юля оттягивала момент решения. В обеденный перерыв она вышла с работы, раздумывая: Рим или Лондон? А может быть, прекрасный греческий остров с полуразрушенным ионическим храмом? Или пирамиды майя? Или исландские фьорды? Она шла по проспекту, перебирая захватывающие, щекочущие предвкушением образы, когда ей позвонила мать. Разумеется, мама спросила: «Что делаешь?» — а Юля привычно соврала: «Гуляю с Ясей», но соврала как-то прохладно, равнодушно, без привычной дрожи — без стыда, без боязни. У перехода гомонили люди, гудел автобус, краснолицая тетка сердито выкрикивала: «Полотенца берем! Полотенца вышитые, в подарок, скатерти берем!» Мать услышала весь этот гам, сразу вскинулась: «Ты где, на проспекте? Даешь Ясе выхлопными газами надышаться?..» И пошло-поехало. Юля отодвинула телефон от уха. Взгляд ее упал на ворону, сидевшую на фонаре и хрипло каркавшую, и Юля вдруг подумала, что ее мать отчасти похожа на большую носатую птицу — трескучую, громкую, без затей заявляющую о себе. Переговорить и переспорить ее невозможно. Но… стоит ли бояться ворону?

— …ты сейчас закладываешь фундамент его карр-карр! — кипятилась мать. — Ты карр-карр или нет?

— Да, — ответила Юля.

— Карр! Кар-кар-кар…

— Хорошо, — говорила Юля.

— Ка-ар-р, кар-кар…

Почему-то разговор свернулся за две минуты.

Юля вернулась на набережную, села на скамейку и развернула принесенный из дома многослойный бутерброд. После разговора с мамой стало как-то неуютно, и, чтоб отвлечься, Юлька достала в телефон и уткнулась в Фейсбук. Она пролистывала посты: не то, не то… пока не поняла, чего ей не хватает: вестей от Маши Ким. Несколько месяцев назад она кликнула по кнопочке «не показывать сообщения от этого пользователя». Что-то ее тогда вывело из себя… А! Ну да. Очередной рапорт о дольче вита. Фотография с неправдоподобной синевы морем и подписью: «Год назад в этот день я была на Бали…» Но теперь мысль о чужих путешествиях не вызывала былого раздражения. Юля зашла на страницу Ким и первое, что она увидела, привело ее в остолбенение.

На фото Маша прижимала к себе крохотное лысое существо в желтой распашонке. Подпись под фотографией гласила: «Моей красавице — три месяца!» Бог ты мой!.. Так у нее родилась дочь!

Краем глаза Юля заметила первый комментарий: «Где будешь отмечать? Очень рекомендую „Арпеджио“ рядом с Исаакием…», и что-то Ким отвечала на этот коммент…

Телефон нежно зазвенел, напоминая, что до конца обеденного перерыва осталось десять минут. Юля убрала его в сумку и поспешила в музей. Как она дошла и вошла — даже не помнила, так погрузилась в свои мысли. Ох, странно плетется судьбой узор… Когда-то она и Ким почти все делили на двоих, потом их пути разошлись — дальше некуда. А теперь, оказывается, снова совпали линии: Юля родила сына, а через полгода Маша родила дочку. Обе теперь — молодые мамы. Конечно, у Ким все по-другому, и не только потому, что она живет в Петербурге, ходит гулять с ребенком по набережным канала Грибоедова. Ким не стеснена в деньгах, так что у нее наверняка есть няня — скорее всего, с первых же недель. У нее есть свобода. Перерыв в заботе нон-стоп. Маше нет нужды беспокоиться о хозяйстве — для этого есть домработница. Пока Ким агукает со своей малышкой, домработница готовит ей горячий обед… Поагукала полчасика — сдала детку няне и свободна, как ветер. Да, у Юли было совсем не так. Совсем, совсем не так…

Наверно, если быть честной, она бы хотела помириться с Машей! Давняя обида почти стерлась из памяти. Но… они так далеко и так давно далеко. Если б Маша жила на соседней улице, если б можно было к ней невзначай зайти, то тут же нашлись бы у них темы для разговора, и, наверное, Маша тоже оказалась бы не прочь зарыть просроченный топор войны. Они бы гуляли вместе со своими малышами, они бы говорили часами… да? Никогда этого не узнать, потому что Юля — в Домске, а Маша — в Петербурге. Река утекла. Дружба прошла. И расстояние не позволит ее вернуть.

Между тем ноги принесли Юлю в подвал, в хранилище. Она стояла перед полкой с орлом. Что же, раз так… она знала, куда полетит.