Тем временем крепко помрачневший авторитет отбрел в глубину квартиры и вернулся, одетый уже в спортивный костюм: по понятиям, чисто черный.

– Вещи брать? – деловито спросил он.

– Пока не надо. Только паспорт. Кстати, давай его сразу сюда.

Неуловимо приободрившийся, Соловей нацепил обувь, пригладил перед зеркалом короткие волосы, вручил капитану свой личный документ и только потом бросил на свою подругу суровый взгляд.

– Позвони пацанам, – негромко, на пределе слышимости, приказал он.

А мальчик, безошибочно уловив тяжелую тревожность происходящего, надул губы и тихо спросил:

– Пап, ты куда? Опять в тюльму, да? В тюльму? Мам, папу куда? В тюльму?

– Нет, сынок, – спокойно ответил авторитет. – Я на переговоры. Скоро вернусь, понял?

Собака не выдержала и рявкнула густым басом.

– Фу! – крикнул Соловей. – Угомонись, дурак! Давай, начальник, пошли уже…

Шагая к лифту вслед за сутулым, невысоким авторитетом, засовывая паспорт во внутренний карман, капитан поймал себя на том, что ему не жаль ни несчастной, полуразрушенной женщины с оплывшим телом, ни даже маленького мальчика с розовыми ушами и неровно остриженными волосиками. Капитан знал, что имеет и душу, сердце, знал доподлинно, потому что грубая милицейская его душа, бывало, разрывалась на части, а сердце кровоточило. Женщины и дети ни при чем, они не виноваты, они беспомощные жертвы бесконечной войны. Да только война эта развязана никак не капитаном.

Может быть, мальчик вырастет, и впитает от своего отца ненависть к ментам, и пойдет по его же дороге. Или наоборот – сын возненавидит образ жизни родителя и станет добропорядочным честным гражданином, инженером или архитектором. Так или иначе – капитан здесь ни при чем, он посторонний элемент, он делает свою работу.

– А что за хрень, командир? – спросил Соловей, едва сели в машину и поехали. – Какой болт ты меня дернул? Что за срочная потребность? За мной ничего нет. Я сухой и чистый.

– Помолчи, – процедил капитан.

– Как скажешь.

Некоторое время действительно молчали. Авторитет смирно сопел, капитан рулил, пытаясь отыскать удобную полосу движения в потоке машин. Но вдруг внутри головы капитана ожило, запульсировало, затяжелело; он поморщился, потер пальцем висок и вполголоса выругался.

– Голова болит? – осведомился Соловей.

– Ну.

– И у меня, – печально сказал авторитет. – Давление поменялось. К вечеру снег пойдет.

– К обеду. А что у тебя с головой?

– Отшибли. Твои друзья, кумовья тюремные. Во Владимире, в девяносто девятом. С тех пор мучаюсь…

– А меня – фугасом долбанули. Твои друзья, бандюки чеченские. В Аргуне, в две тысячи первом. Закопали мину на обочине, а я мимо на броне ехал…

– Так ты, значит, по горячим точкам специалист?

– Сказал же – помолчи. Поговорим, когда приедем.

– О чем? – патетически возопил авторитет и интенсивно заерзал. – О чем? Я сто лет не при делах! Ращу сына! Живу тихо!

– По паспорту, – возразил капитан, – у тебя нет ни сына, ни жены.

– А в натуре – есть.

– А по паспорту – нет.

– А ты на бумажку смотришь или на человека?

– Я смотрю и туда, и туда. И еще – в другие стороны. Ясно? А теперь умолкни. Думай о том, чего натворил.

– Чего я натворил? Чего я натворил? За все, что я натворил, мною уже отсижено! И ты это знаешь.

– Разберемся.

Капитан испытывал удовольствие. Он пребывал в своей тарелке. Он уже понял – по жестам клиента, по суете конечностей, по подергиваниям некрупного квадратного кадыка вдоль жилистой коричневой шеи, – что тут он найдет все, что ищет.

Подъехали к отделению. Едва машина вкатилась в ворота и встала в один ряд к трем сине-белым «луноходам», едва несчастный гражданин Соловьев увидел автоматчиков в серых куртках, едва проникся аурой ментовки, как стало ему совсем кисло. За предплечье выволок его капитан из салона, протащил через крыльцо (часовые у входа хохотнули и сплюнули), шепнул дежурному пару нужных слов, повлек на второй этаж, завел в кабинет и усадил на стул, а сам грузно утвердился напротив, за столом, выстраивая классическую мизансцену: подозреваемый психует и сучит ногами, а хладнокровный сыщик формулирует вопросы не в бровь, а в глаз.

Безусловно, находящегося в отпуске, то есть не при исполнении, милицейского функционера никто бы не пустил в отделение, находящееся на чужой «земле», и не позволил бы проводить приватные беседы с подозреваемым уголовником. Но начальник отделения приходился капитану старым приятелем и даже в некотором роде боевым товарищем и без лишних разговоров разрешил капитану делать все, что тот задумал.

– Короче, – басом начал капитан, закуривая, – есть мнение, что ты порешил бизнесмена Матвеева.

– Кого? – заорал напрочь испуганный Соловей. – Матвеева? Да ни в жизнь! На кой болт мне сдался этот фуцан, чтобы его разменивать?!

– Тогда зачем ты его разменял?

– Кто? Я? Разменял? Да ты все попутал, командир! Отродясь мне не надо разменивать таких беспонтовых пассажиров! Что, вообще, за базар? Где улики, вообще? Где все? Да я ствол шесть лет в руках не держал! Я сухой, понял? Наглухо сухой! Я никак нигде не при делах! Живу – тихо, дышу – ровно! Мне сорок два года, я нормально стою, мне коммерсантов разменивать вообще без мазы! Оно мне никак вообще не надо!

– Тогда кто его разменял?

– Кого?

– Матвеева! – заорал капитан. – Матвеева! Где Матвеев?! Кто его разменял?!

– Бля буду, начальник, я не в курсе. Отвечаю.

– Значит, знаешь Матвеева?

– Конечно. Но я его не трогал. И близко не подходил. Он мне не нужен. Это левый крендель. Я с ним особых дел никогда не имел.

Капитан проделал амортизирующий жест.

– Тебе сорок два. И мне сорок два. Мы договоримся. Матвеев – твой коммерсант?

– Считается – мой.

– Ты с него имел?

– Как водится.

Капитан рассвирепел:

– Выражайся яснее! Гражданин Матвеев пропал без вести! Есть подозрение – погиб насильственной смертью! Сформирован круг подозреваемых!

– Отвечаю, командир, я его и пальцем не касался. Таких, как он, у меня пятнадцать человек. Каждый башляет по штуке в месяц, вот и весь мой кошт… Я ж скромный…

– Пятнадцать тысяч долларов в месяц – это скромный?

– Я ж отдаю! Ты что, не понимаешь? Я ж почти все отдаю! Я ж не один! Я ж отчисляю! Я ж в системе! Ты чего, в натуре, мальчик, что ли? Ты меня реально удивляешь…

– Где Матвеев?

Авторитет Соловьев мудро вздохнул.