мудрено, что не нашли раньше. Несколько преторианцев прошли по лазу. Он выходил за пределы крепости, в овраг, поросший кустарником. Однако больше ничего примечательного там не нашли.

Другое открытие заставило содрогнуться даже хладнокровного Марциала. Тит Статилий Критон в очередной раз доказал, что в высшей мере достоин чести быть личным врачом императора.

— На шее Лутация, вот, посмотри сам, — сказал он Марциалу.

Тот, прикрывая нос шарфом, приблизился к покойнику, вгляделся.

Четыре отметины. Будто следы когтей…

— Ах, ты, хер собачий… — пробормотал Марциал.

Ливиан побледнел, а один из присутствовавших фрументариев и вовсе попятился.

— У второго покойника разорвано горло. И тоже, судя по всему, когтями, — сказал Критон.

— Тварь… — прошептал Ливиан.

— Да. Прямо в ставке цезаря, — мрачно проговорил Марциал.

Он повернулся к двум своим подчинённым. Оба были бледны, как мел.

— Никому не слова об этом.

Те часто закивали. Гай Целий снова выругался, на этот раз про себя.

Трибун посмотрел на врача, тот как-то умудрялся сохранять невозмутимость. Перевёл взгляд на Адриана, который незадолго до этого присоединился к трибуну и префекту и так же пожелал узнать о том, что смог изыскать врач императора.

— А Бицилис? — спросил Адриан.

— Задушен, — ответил Критон.

— Задушен? Или задохнулся?

— Гортань раздавлена. Его задушили. Разумеется, ещё до пожара.

— Как задушили? Руками, ремнём или верёвкой?

Критон пожал плечами.

— Этого я сказать не могу. Вряд ли ремнём. Остался бы след. Я его не нашёл.

— А раны? Следы когтей? Ты осмотрел всё тело?

— Да, всё. Больше ничего нет.

Марциал почесал подбородок. Некоторое время молчал. Потом негромко проговорил:

— Значит, ликантроп двух человек рвёт когтями, а третьего душит. Причём следов когтей на теле не оставляет, ремня или верёвки не использует. Занятно.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Адриан.

— Ликантроп, который обернулся не в полнолуние, не боится огня, использует его, сражается мечом, знает о существовании тайного хода в крепость и душит человека, не оставив следов когтей… Что-то я всё меньше верю в такого ликантропа, претор. Похоже, кто-то крепко морочит нам голову.

— Его видели многие, Гай, — возразил Адриан.

— Кого они видели? Высоченную зубастую и когтястую тварь? Ночью. Вот я сейчас найду какого-нибудь здоровяка четырёх локтей ростом, из германцев, например. Вымажу ему рожу сажей, позаимствую у сигнифера волчью шкуру, а в каждую руку дам мурмекс. С ножами вместо шипов. И будет тебе «ликантроп». Ночью и не такое привидится.

— Мне сложно поверить, будто Лонгин не смог опознать ряженого. Тит всегда отличался верным глазом, — не желал сдаваться претор.

Мурмекс — «перчатка-челюстелом». Одна из разновидностей кастета-цеста, применявшегося гладиаторами. В отличие от других кастетов (сфайрай, мейлихрай) усиливалась шипами.

— Мурмекс с ножами? — переспросил Ливиан, — если он человек, зачем ему это?

— Страх, Клавдий, — объяснил Марциал, — страх. И должен признать, он действует исключительно успешно. Запугал два легиона, накануне выступления на север, где, как уже болтают, и не люди вовсе живут, а псоглавцы…

Адриан разразился семиэтажной бранью, чего от него, утончённого филэллина никто не ожидал.

— Псоглавцы… Я им покажу псоглавцев…

— И всё же, что здесь произошло? — задумчиво проговорил Статилий Критон.

— Не знаю, — ответил Марциал, — но очень постараюсь узнать.

XXII. Охота

Прошедший ночью ледяной дождь одел каждую ветку, каждую сосновую иголку в «стеклянные» ножны. Наутро низины заволокло туманом. Сумеречный лес казался чародейским чертогом, а то и преддверием владений Орка, крылатого демона, жадного до людских душ. Ледяное кружево на ветвях рассыпалось от прикосновения, что лишь усиливало тревогу и утверждало мысль, будто они и впрямь пересекли зыбкую грань между миром смертных и царством неведомых предвечных сил, где бесполезны их мечи и копья, где не спасут щиты и доспехи.

Оглядываясь на бледные лица своих товарищей, Лонгин видел, что у них поджилки трясутся от страха. У него самого-то душа не на месте. Пожалуй, сильнее чем сейчас Тит Флавий боялся только будучи сопливым тироном, перед самым первым своим боем, двадцать шесть лет назад.

Тишину нарушало лишь негромкое конское фырканье и лёгкое потрескивание наста под копытами. Вот лошади вели себя совершенно спокойно, не храпели, не косили испуганно глазами, не переступали нервно ногами. Лошади опасности не чуяли. Это немного успокаивало.

Бесс, ехавший первым, копьём отодвинул в сторону тяжёлую сосновую ветку, породив облако из мельчайших кристалликов льда. Раздался негромкий звук «фррр». Лонгин вздрогнул и вполголоса ругнулся. Потревоженная синица поспешила убраться подобру-поздорову.

Бесс натянул поводья, придерживая лошадь.

— Обрыв.

Лонгин подъехал поближе. Да, склон здесь круто уходил вниз, из-под снега торчали верхушки молоденьких сосенок и замшелые коряги. Станешь тут спускаться — костей не соберёшь.

Внизу бесшумно струилась чёрная вода — небольшая речушка, очевидно, впадающая в Марис, замёрзла не полностью, остались промоины. Видно, где-то здесь из-под земли били горячие ключи.

— Тропа идёт направо, — сказал Сальвий, — здесь должен быть брод.

— Почему ты так решил? — спросил Тиберий, который приблизился к Бессу и Лонгину.

— Присмотрись. Видишь водоросли? Тут мелко, — объяснил Сальвий. И добавил, — ну и вон туда посмотри.

Он вытянул руку. Тиберий напряг зрение.

— Ничего я там не вижу. Один проклятый туман.

— Я что-то вижу, — сказал Лонгин, — как будто крыша.

— Крыша, — подтвердил Бесс, — дом на том берегу. Хутор или село. Значит, где-то тут должен отыскаться брод или даже мост. Не может быть, чтобы местные на эту сторону не ездили.

— Поехали, — скомандовал Тит Флавий.

Действительно довольно скоро они нашли удобный спуск к воде и мост. В этом месте тропа, по которой они двигались, вышла на более широкую, настоящую дорогу. По ней могла бы проехать телега. И, вероятно, несколько дней назад она тут действительно проезжала. Хотя сейчас дорога запорошена снегом, но колея угадывалась.

— Что-то мне начинает казаться, именно об этом мосте и шла речь, — сказал Лонгин.

Несколько дней назад в канабу явился купец, назвался Требонием Руфом. Объявил, что его похитил и некоторое время удерживал некий варвар, а потом отпустил, не причинив вреда. Марциал, пожелавший побеседовать с Руфом, немедленно вспомнил, что это имя совсем недавно уже звучало в ежедневном отчёте одного из фрументариев. Без каких-либо подозрительных деталей. Просто, в такой-то день прибыли такие-то, убыли тогда-то. Цепкая память Гая Целия удержала имя. Оказалось, не зря.

Похититель, назвавшийся именем похищенного, вечером потолкался в городке, переночевал и уехал. Что-то вынюхивал.

— Не наш ли это друг? — пробормотал себе под нос Марциал.

Он дотошно допросил Руфа. Тот рассказал, что удерживали его в каком-то доме, а где тот находился, в селе или на