«Они никогда не оставят меня в покое, каждый мой шаг, каждое мое слово у них на контроле, но не моя жизнь, хрена с два! Я сам решаю за себя, сам!»

Наконец, чувствуя, что могу полностью доверить скрученной ткани такой ответственный момент, я толкнул ногами стул, чтобы у меня не было возможности передумать. Стул с грохотом ударился о пол, и этот предсмертный стук отозвался эхом где-то в сердце. Запах.

Веревка сработала. Она крепко, несмотря на то, как небрежно была сделана, стянула горло и моментально перекрыла доступ воздуха к легким. Наступила резкая паника, и тело независимо от моих желаний принялось бороться за жизнь. Руки тянулись к веревке, чтобы подтянуться, но мозг старался быть сильным и четко твердил: «Терпи, терпи, мать твою!»

Секунда, вторая, третья.

«Давай же быстрей, как же это неприятно!» – на этот раз голос в голове был моим, а те двое, что вечно спорили, куда-то исчезли.

В пересохшем рту чувствовался вкус кислых карамелек из детства, на обертках которых был изображен самолетик. Отец постоянно покупал их. Должно быть, нарочно, ведь, кроме него, никто их не любил.

Детство снова мелькнуло перед глазами. Я вдруг задумался о том, что всегда интересовался всем этим – тюрьмами, погоней за преступниками, призраками. Детские игры в надсмотрщиков и заключенных, книжки про мстительные привидения. А когда вышел фильм «Побег из Шоушенка», я пересмотрел его раз двадцать – двадцать пять, хоть и не сильно вникал в смысл диалогов. Мне просто нравилась атмосфера, царившая в фильме, сама суть того, что люди могут существовать за стеной привычного свободного мира, в ограниченном пространстве, и находиться там до самой своей смерти. Запах.

«Может, этот урод прав и внутри меня живет что-то такое, что связывает меня с этим местом?»

Сколько мыслей проносится в голове, пока твоя жизнь утекает, как песок. Кончики пальцев рук и ног уже онемели. Впервые в жизни я так отчетливо слышал стук собственного сердца.

Бум-бум-бум-бум.

Уставший звонарь делает последние удары по колоколу, стрелка старых курантов из последних сил переползает на еще одно деление, чтобы остановиться навсегда. Еще одна запятая перед точкой, и…

Мысли из слов и картинок превратились в белый шум, но вдруг одна все же проскочила.

Запах. Я вспомнил, что это был за запах. Так вонял одеколон тюремного Зама. Это значит, что он тоже был здесь.

Вторая мысль: окна. Почему здесь нет окон? Да и ботинки инженера не оставили мокрых следов, несмотря на то, что на улице зима.

Это значит, что я…

Мыслительный процесс оборвался, я уже не висел, а стоял рядом с самим собой, когда увидел, как в палату забегают люди, те самые здоровяки-медбратья в сопровождении врача. Из-под двери начал выползать туман, он тянулся ко мне. А я, поняв, какую ошибку совершил, с ужасом смотрел на свое бездыханное тело и молился о том, чтобы эти сволочи успели спасти меня. Они остановились возле моих болтающихся ног и уставились на врача.

В проходе показался Зам, его взгляд был переполнен спокойствием, он двигался медленно, вальяжно, словно показывая своим видом, что в его руках целый мир и от росчерка именно его пера зависит все вокруг, особенно моя жизнь. Следом за ним зашел инженер.

«Я в тюрьме, я снова в гребаной тюрьме, и если сейчас они ничего не предпримут, то я останусь здесь навсегда в роли заключенного, и это самое худшее, что может произойти».

Никто не видел меня до того момента, пока моих ног не коснулся туман – тогда-то Зам и инженер обратили на меня свой взор. В их глазах читалась злая радость, триумф. Они победили, так или иначе, но победили. Я полностью в их власти. Инженер поднял с пола договор и, собрав его в стопку, подошел ко мне практически вплотную и посмотрел прямо в глаза. Это был безмолвный вопрос, и у меня были считаные секунды, чтобы ответить. И снова на ум пришли чужие слова, слова того, кто все это уже пережил:

«Я бы все равно оказался здесь, но мне дали выбрать, в качестве кого я могу здесь находиться – заключенного или сотрудника. Я выбрал второе».

Я кивнул. Увидев это, Зам поднял руку кверху. Эти два остолопа принялись снимать меня с петли, врач тем временем вызывал реанимацию. Забавно наблюдать за собственным воскрешением. Туман отступал, возвращался обратно в сторону двери, где уже стоял белобрысый мальчонка и своим древним взглядом смотрел мне в глаза.

«Интересно, кто он такой и о чем думает?»

Когда мое тело водрузили на кровать и начали качать воздух в легкие, а к груди приложили дефибриллятор и пустили первый разряд, туман полностью исчез, а вместе с ним растаял и парень.

Второй разряд переместил меня с пола на кровать. Чувства снова вернулись. Это было мое второе воскрешение, которое, кстати говоря, оказалось еще болезненнее первого.

В голове что-то изменилось, словно к жизни я вернулся не полностью, что-то осталось на той стороне, растаяло вместе с туманом.

Наконец, открыв глаза, я увидел на оголенной груди договор и странную ручку-перо с тонким лезвием.

Ко мне подошел врач и грубо протер безымянный палец ваткой. В нос ударил резкий запах спирта. Три пары глаз уставились на меня в ожидании. Я приподнялся, отложил договор в сторону, а затем надавил острым концом на палец. Выступила густая красная капля. Врач дал мне пластиковую баночку, куда я сцедил кровь и обмакнул перо. Все это происходило в полной тишине, но тишина была не только вокруг, но и внутри меня. Я очерствел, мозг забыл о таком понятии, как эмоции.

Никогда раньше я не чувствовал себя таким отрезвленным. Абсолютно чистое сознание, без гнетущего страха, отчаяния, надежды. Я подписал договор собственной кровью и протянул своим новым хозяевам, которые теперь смотрели на меня совершенно по-иному.

– Поздравляю с вступлением в должность «следопыта», – проговорил Зам и протянул руку.

Я не стал жать ее, а вместо этого встал с кровати и направился к умывальнику. Умыв лицо обжигающе ледяной водой, я посмотрел в грязное затертое зеркало.

В моих глазах блуждала тьма.