– Да уж, – соглашается Алекс.

Следует еще одна пауза, разбавляемая лишь звуками песни Висенте Фернандеза. Все еще взбалтывая что-то в миске, его отец вновь заговаривает:

– Знаешь… Тем летом я послал тебя работать над кампанией, потому что ты был у нас лучшим оратором. Я знал, что ты справишься. Но еще я действительно считал, что ты можешь многому научиться у Рафа. У вас всегда было много общего.

Алекс не произносит в ответ ни слова. Воцаряется тишина.

– Я должен быть честен с тобой, – говорит отец, и когда Алекс вновь поднимает взгляд, тот смотрит в окно. – Я думал, принц окажется большим рохлей.

Алекс смеется, взглянув на Генри и на изгибы мышц его спины под полуденным солнцем.

– Он крепче, чем выглядит.

– Неплохо для европейского парня, – отзывается отец. – Гораздо лучше, чем половина тех идиотов, что приводила домой Джун. – Руки Алекса застывают, и он поворачивается к отцу, который с бесстрастным лицом все еще болтает тяжелой деревянной ложкой в миске. – Так же, как и половина девчонок, которых притаскивал ты. За исключением Норы, вообще-то. Она всегда была моей любимицей. – Алекс пялится на отца, пока тот не поднимает на него свой взгляд.

– Что? Ты не настолько хитер и скрытен, как ты считаешь.

– Я… я не знаю, – мямлит Алекс. – Я думал, что тебе, как истинному католику, нужно будет время подумать и все такое.

Отец шлепает его ложкой по плечу, оставив на нем пятно из сливок и сыра.

– Ты должен больше верить в своего старика! Чуть больше уважения к святому заступнику общих туалетов в Калифорнии? Мелкий засранец.

– Ладно-ладно, извини! – говорит Алекс, смеясь. – Я просто знаю, что все иначе, когда дело касается твоего собственного ребенка.

Оскар тоже смеется, почесывая свою козлиную бородку.

– На самом деле нет. Для меня, во всяком случае. Я понимаю тебя.

Алекс вновь улыбается.

– Я знаю.

– Твоя мама знает?

– Да, я сказал ей пару недель назад.

– Как она это восприняла?

– Ну, ей плевать, что я би, – ее больше пугает, что я с Генри. Она даже сделала целую презентацию.

– В этом есть смысл.

– Она уволила меня. И, эм… сказала, что я должен решить, стоят ли мои чувства к нему такого риска.

– Ну и как, стоят?

Алекс стонет.

– Прошу, во имя Господа, не задавай мне этот вопрос. Я на отдыхе. Я хочу напиться и спокойно поесть барбекю.

Его отец печально усмехается.

– Знаешь, во многих смыслах наш союз с твоей матерью был дурацкой идеей. Думаю, мы оба знали, что это не продлится вечно. И мы оба чертовски горды. Но, господи, эта женщина! Твоя мать, без сомнений, любовь всей моей жизни. Я никогда никого не полюблю так же, как ее. Это было настоящее пламя. И теперь у меня есть Джун и ты – лучшее, что могло случиться с таким старым ослом, как я. Такую любовь редко встретишь, даже если она и заканчивается настоящей катастрофой. – Он причмокивает, задумавшись. – Иногда ты просто делаешь прыжок и надеешься, что там не будет обрыва.

Алекс закрывает глаза.

– Ты закончил со своими отцовскими монологами на сегодня?

– Мелкий засранец, – говорит Оскар и бросает в его голову кухонное полотенце. – Прибавь-ка огоньку под ребрышками. Я хочу поесть сегодня.

Затем кричит вслед:

– Вам двоим лучше спать сегодня на раздельных койках! Святая Мария за вами приглядывает!

В тот вечер они едят позже обычного, но это целый пир из жареной кукурузы, свиных тамале с соусом сальса, глиняного горшочка с фасолью и ребрышек. Генри храбро водружает на тарелку по порции каждого блюда и смотрит на еду так, словно она вот-вот должна раскрыть ему все свои секреты. Алекс осознает, что Генри раньше никогда не ел барбекю голыми руками.

Продемонстрировав на своем примере, что нужно делать, Алекс с едва скрываемым восторгом смотрит, как Генри робко берет ребрышки с тарелки кончиками пальцев и тщательно их рассматривает, затем подбадривает его, когда Генри решительно впивается зубами в кусок мяса, срывая его с кости. Он жует его гордо, совершенно не обращая внимания на смачное пятно от соуса барбекю на верхней губе и кончике носа.

Отец хранит свою гитару в гостиной, и Джун вытаскивает ее на крыльцо, чтобы по очереди играть на ней. Нора, набросив на себя одну из легких хлопчатобумажных рубашек Алекса поверх купальника, снует босиком взад и вперед, то и дело наполняя бокалы из кувшина с сангрией и плавающими в ней белыми персиками и ежевикой.

Усевшись вокруг костра, они играют старые песни Джонни Кэша, Селены и Fleetwood Mac. Алекс сидит, слушая цикад, плеск воды и хриплый голос отца, а когда тот внезапно отправляется на боковую – певучий голос Джун. Он чувствует уют и тепло, медленно окутывающие его под луной.

Вместе с Генри они пересаживаются на качели на краю веранды, и он прижимается к нему, зарывясь лицом в воротник рубашки. Генри обнимает его одной рукой, касаясь его лица кончиками пальцев, пахнущих дымом.

Джун поет строчки из песни Annie’s Song: «Ты обостряешь мои чувства, как ночь, проведенная в чаще». Бриз колышет высокие кроны деревьев, вода бьется о деревянные балки пирса, и Генри наклоняется к Алексу, чтобы прижаться к нему своими губами, а Алекс… Алекс настолько влюблен, что готов умереть.

На следующее утро Алекс вываливается из кровати с легким похмельем и плавками Генри, обвязанными вокруг локтя. Технически они действительно спали на раздельных койках. Просто не сразу.

Склонившись над кухонной раковиной, он залпом выпивает стакан воды и смотрит в окно. Солнце бросает свои ослепительно-яркие лучи на озеро, а где-то в его груди разгорается крошечный огонек уверенности.

Все дело в этом месте. Такая удаленность от Вашингтона, все эти знакомые старые запахи кедров и сушеного чили, все это спокойствие. Он вернулся к истокам. Алекс может прямо сейчас пойти на улицу, зарыться пальцами в упругую землю и понять все о самом себе.

И он действительно все понимает. Он любит Генри, и это не новость. Он влюблялся в Генри многие годы, возможно, с того самого момента, как увидел его на глянцевых страницах J14, и почти наверняка с того раза, когда Генри прижал Алекса к полу в подсобке больницы, сказав тому заткнуться.

Так долго. Так сильно.

Потянувшись за сковородой, он улыбается, потому что знает: это тот сумасшедший риск, противостоять которому у него нет сил.

Когда Генри забредает на кухню в своей пижаме, на длинном зеленом столе уже накрыт завтрак, а Алекс стоит у плиты, переворачивая свой двадцатый блинчик.

– Это что, фартук?

Свободной рукой Алекс приподнимает свой фартук в горошек, надетый поверх одних трусов, так, словно хвастается одним из своих сшитых на заказ костюмов.