Перед ними разложили корзины с фруктами, запеченные овощи разных видов, кокосовый сок и главный деликатес в этих краях — запеченную свинью. Это было знаком высшего уважения. Амоа уплетал за обе щеки, не так уж часто ему приходилось кушать мясо в последнее время, Данила, Джонатан и Тони едва прикоснулись к еде, все время поглядывая на часы. Они терпеливо дослушивали торжественную речь главенствующей женщины, совершенно не вникая в перевод, который делал Амоа с набитым ртом, когда Тони обратил внимание на то, что на горизонте небо уже не такое лазурное, как было десять минут назад. Он толкнул Данилу в бок.

— Посмотри на небо вон там, на горизонте, если мы не уберемся отсюда в ближайшее время, нам придется здесь ночевать, так и знай, и неизвестно еще, сколько ночей!

— Ну уж нет, эта перспектива меня совершенно не устраивает. — Данила вытащил свою рацию, где шли обычные переговоры между персоналом лагеря, уменьшил звук и приложил к уху, делая при этом встревоженное лицо.

— Амоа, переведи им, что мне поступило экстренное сообщение — нам надо срочно возвращаться в лагерь. Там чрезвычайное прошествие, мы никак не можем задерживаться. Скажи, что мы очень-очень благодарны, но не можем более наслаждаться их обществом. Понял?

Амоа понимающе кивнул и перевел его слова вождю, указывая на рацию как на доказательство того, что сообщение действительно поступило. Вождь недоверчиво посмотрела на рацию, потом на озабоченные лица своих белых гостей и расплылась в улыбке, что-то сказав на своем наречии.

— Она говорит, что в следующий раз вы должны будет приехать на несколько дней, чтобы они могли устроить настоящий праздник.

— Короче говоря, они не обидятся, если мы уберемся отсюда немедленно? — переспросил Тони. — Ну слава богу!

Убедившись, что Амоа подтвердил его слова, он вскочил на ноги и начал сердечно прощаться со всеми. Его примеру последовали Данила и Джонатан. Закончив объятия и рукопожатия и погрузив подарки из ракушек, кабаньих клыков и свиных хвостов, они взлетели, вздохнув с облегчением.

Данила сидел впереди, рядом с Тони, и видел, как лицо Тони становится все более и более хмурым по мере того, как небо стремительно превращалось из лазурного в серо-черное, затягиваясь на их глазах тяжелыми тучами, которые шли прямо на них, вернее, это они летели в направлении шторма.

— Надеюсь, все хорошо пристегнуты? — тревожно бросил Тони сидящим на задних сиденьях.

Все были пристегнуты, но это не убавляло нарастающей тревоги, особенно когда разразился сильнейший дождь и подул такой ветер, что вертолет стало бросать из стороны в сторону. Все молчали, не отрывая глаз от штурвала, который Тони удерживал с огромным усилием. Они приближались к лагерю, но вертолет постоянно дрожал в воздухе, не в силах совладать с порывами сильного ветра.

— Черт бы побрал этот чертов ветер, я не знаю, как посадить вертолет, мы уже недалеко от лагеря, но как только я начну сбавлять скорость при посадке, то неизвестно, как эта машина среагирует!

Тони был бледен, как никогда, прилагая все возможные усилия для того, чтобы справиться с управлением. Машина не слушалась его, он чувствовал, что ситуация выходит из-под контроля, и не знал, что можно сделать. Такого в его практике еще не было. Не летать в грозовой шторм — это было золотым правилом пилотов. И зачем он послушал их, зачем согласился остаться на этот дурацкий обед! Что понимают эти люди, кроме своих традиций! Теперь благодаря им жизнь его друзей и его самого находится под реальной угрозой. И ничего нельзя сделать. Уж лучше бы сожгли весь этот госпиталь в деревне, чем они все сейчас разобьются!

Данила тоже был бледен, думая о том, что будет, если они не смогут приземлиться благополучно, что будет с Эрикой, с их малышкой, с Рабдиной, что будет с этими самыми дорогими ему людьми? Выдержит ли Эрика второй такой удар в ее жизни, как она справится с этим? Ему было нисколько не жаль своей собственной жизни, но он не мог себе даже и представить, что будет с Эрикой, если она опять потеряет близкого ей человека. «А ведь она только начала свою жизнь заново, — подумал Данила, и его сердце сжалось от боли за нее. — И Рабдина… Она уже потеряла однажды родителей, неужели судьба вновь отберет у нее близкого человека?»

Джонатан вцепился в переднее сиденье, шепча про себя все молитвы, которые он только знал. Амоа закрыл глаза и, казалось, отключился от происходящего, на самом же деле его сильно тошнило, и тошнота вместе со страхом делали его состояние просто невыносимым.

Вертолет кружился вокруг места посадки, Тони не решался сбавить скорость в надежде на то, что ветер успокоится, но этого не происходило, и он кружил и кружил, пока стрелка показателя уровня горючего не поползла предательски вниз, спустившись к критической точке.

— Приземляемся, — сказал он глухим голосом, — у нас нет другого выхода. Молитесь, если кто умеет…

В этот момент беснующаяся стихия швырнула вертолет в сторону так, что Тони, стукнувшись виском об боковое стекло, потерял сознание и выпустил штурвал из рук. В следующее мгновение вертолет понесся носом вниз, неумолимо приближаясь к поверхности земли сквозь пелену дождя.

В тот момент, когда вертолет замер с окрашенными кровью стеклами и искореженными от удара стенками, уткнувшись носом в мягкую глину, в тысячах километрах от места падения, в Кернском госпитале, раздался крик новорожденной девочки, и счастливая Эрика прижала к груди свою малышку, плача от невыразимого счастья, которое может понять только мать, произведшая на свет долгожданного ребенка….

Комнату залило невероятным светом, на всем играли разноцветные блики — на стенах, белой больничной мебели, стеклах распахнутых окон и даже на ресницах. Было ощущение полного счастья и состояние легкого удивления. Эрика открыла глаза и не сразу поняла, где она, инстинктивно ощупывая свой плоский живот. Уже через мгновение она с улыбкой повернула голову в сторону кроватки, где лежала невероятно хорошенькая девчушка со светлыми волосиками и пухлыми щечками, причмокивая во сне губами. В отличие от многих новорожденных она была хорошенькой с первых мгновений, и мать с гордостью разглядывала ее крошечное личико, ожидая, когда же она откроет свои светлые глазки, цвет которых она пока не могла разобрать. Она осторожно взяла малышку из кроватки и положила рядом с собой.

— У-у-у, какие мы красивые, золотце мое, — с умилением шептала Эрика, трогая ее крохотные ручонки, — вот приедет папа и посмотрит, какая у него красавица дочка! Мы ему расскажем, какая ты была умница, маму сильно не мучила, сразу закричала и даже немного покушала… Да, моя радость? А как мы назовем нашу красавицу? Вот приедет наш папа, и мы у него спросим, да, золотце?

Золотце открыла глазки и начала беспокойно шевелить ножками и искать ротиком мамину грудь.

— Ну-ну-ну, сейчас мы тебя покормим, правда, молока у мамы пока нет, но уж кушай, что есть, а там посмотрим. — Эрика осторожно дала тугую грудь малышке, и та с готовностью зачмокала, порозовев от своих усилий под завороженным взглядом матери. Поев, она тут же уснула опять, и Эрика вернула ее в кроватку, прикрыв легким одеяльцем. Вот он — вкус счастья! Держать на руках своего ребенка, знать, что ее отец — твой самый любимый и близкий человек, — это и есть счастье.