— Шма! Адонай! Я не знаю, но ты должен понять!.. Шма, шма, я прошу… Умоляю… Спаси, спаси!

Встревоженные зеки собрались вокруг Саши, а он вдруг замолк и свалился без сознания под нары.

Очнулся Саша в лазарете, попытался вспомнить, как сюда попал, что произошло. Он приподнялся и увидел Зудяру — лекпома из уголовников.

— Смотри, живой, — удивился Зудяра. — А мы уж думали, не очухается. Ты ведь двое суток, как бревно…

— А что со мной было?

— А я почём знаю? — возмутился Зудяра. — Ты вообще-то припадочный? В смысле, раньше у тебя бывало? Нет? Тогда вообще…

— Что мне теперь положено? В барак? На работы?

— Не, работ сегодня нет, все на плацу. Ты всё проспал. Тут сообщение пришло: усатый копыта откинул. Чего тебе непонятно? Ну вождь народов, лучший друг зеков — взял и дал дуба. Подох, отдуплился, перекинулся, сыграл в ящик. Вот зеки и психуют. Одни говорят — теперь всем хана. А другие говорят — всех выпустят, амнистия будет. Вон на плацу разъяснение делают, чтоб успокоить народ.

В 1955 году Саша Яннай вернулся в Москву. Он был полностью реабилитирован за отсутствием в действиях состава преступления. Обвинения в измене Родине и шпионаже в пользу государства Израиль были сняты. Как реабилитированному в соответствии с законом ему должны были вернуть квартиру, в которой он жил до ареста. Но кто же даст одинокому человеку четырёхкомнатную квартиру, да ещё в доме министерства обороны? Фрунзенский райисполком поселил его в десятиметровой комнате в коммунальной квартире, новый дом находился недалеко от Зубовской площади. И недалеко от школы, где он когда-то учился.

В Президиуме Верховного Совета Саша получил документы о реабилитации родителей. Про папу было сказано, что приговорён военным трибуналом к расстрелу и приговор приведён в исполнение; про маму — что умерла в вагоне при этапировании из одного пересыльного пункта в другой.

Первое, что сделал Саша, обосновавшись на новом месте, — подал заявление в министерство внутренних дел с просьбой отпустить его на постоянное жительство в Израиль, где он намерен изучать Тору и еврейский язык. Ответа на это первое заявление он не получил. Тогда Саша вторично отправил заявление аналогичного содержания. Ответа не последовало. Тогда он записался на приём к самому министру. Министр принять его не смог из-за занятости, заместители министра тоже были очень заняты, а приняла его какая-то чиновница. Саша начал было объяснять свою просьбу, но чиновница показала Саше оба его заявления, аккуратно подшитые в папку, и сказала, что выезд за границу может иметь место только в строго перечисленных законом случаях, к которым изучение Торы не относится. И ещё чиновница рекомендовала Саше подумать над вопросом, не проливает ли его настойчивое желание уехать в Израиль новый свет на прежние обвинения в шпионаже в пользу этого самого Израиля? Были ли обвинения так уж безосновательны?

Это была угроза, но Саша от своего не отступил. Он считал, что терять ему нечего, снова в лагерь с тем же обвинением его не отправят, с работы фотолаборанта не выгонят, комнатёнку не отнимут. А если и да, то всё равно он не остановится.

Борьба Саши с советской властью длилась больше десяти лет. Он писал во все инстанции, в том числе в ООН, выступал на иностранных радиостанциях, выходил на демонстрации с другими отказниками, за что их арестовывали, били, сажали в психбольницы. Со временем в стране появилось еще несколько человек, рвавшихся за границу. Видимо, они здорово досадили властям, и в конце шестидесятых годов их потихоньку отпустили. Но чуть позже, в начале семидесятых, эмиграция неожиданно приобрела массовый характер, и в последующие годы из страны выехало около трёх миллионов евреев. Это было так непонятно и удивительно, что за границей заговорили о «чуде нового Исхода».

Лежащие в одной плоскости параллельные линии не пересекаются. Так полагал древнегреческий математик Евклид, так в основном считаем и мы, правда с разными оговорками вроде математики Лобачевского и продолжения линий в бесконечность. Но параллельная история двух семей — это всё же не геометрия, тут свои закономерности. Начать с того, что параллельные линии Рабочевых и Чайкиных вышли из одной точки, что в геометрии невозможно. Название этой точки на крупномасштабной карте Российской империи выглядело как населённый пункт Захвылье: еле заметная точка, какими на картах отмечаются самые маленькие городки, поселения, местечки…

Впрочем, начать нужно не с географических названий (топонимов), а с личных имен (антропонимов). Только следует оговориться: речь пойдёт не о реальных людях — все персонажи придуманы автором. Однако эти вымышленные персонажи обобщают в себе несколько биографий людей, ещё недавно живших в Советском Союзе и Соединённых Штатах и так или иначе участвовавших в реальных исторических событиях.

В английском языке русский звук X может изображаться и буквой Н (эйч) и сочетанием букв СН (си-эйч). Но СН чаще произносится как русское Ч, поэтому Исаак Хайкин, ещё сидя в карантине на острове Эллис-Айленд, уже стал именоваться Чайкиным, Айзеком Чайкиным. Не то чтобы он сам это придумал — он не знал по-английски ни слова, — а просто чиновники иммиграционных служб так его называли, и он стал называть себя этим же именем, чтобы им было понятно. Чайкин так Чайкин, не всё ли равно!

Холодным осенним утром Исаак был отпущен из карантина и вступил на американский материк в районе Бэттери-парка в Нью-Йорке. Ветер с океана пробирал до костей, и Чайкин старался заходить во все попадавшиеся на пути магазины, чтобы хоть немного погреться. Но это удавалось далеко не всегда: в большие и дорогие магазины его не впускали швейцары, величественные и неприступные, как средневековые замки. Смерив взглядом жалкую фигуру в куртке и с мешком на плече, они брезгливо махали рукой, мол, «пошёл прочь!». А в маленьких магазинах, едва он заходил, подбегал приказчик и спрашивал: «Чем могу помочь?» Исаак молча уходил.

Так он двигался по Манхэттену в направлении с юга на северо-восток, перекидывая время от времени с плеча на плечо парусиновый мешок с пожитками. В кармане его подбитой ветром куртки хранилась драгоценная бумажка, где рукой отца был нацарапан адрес единственного в Нью-Йорке знакомого человека — дяди Берла. Исаак шёл к Берлу, со страхом думая о том, что он будет делать, если дяди по этому адресу не окажется. Или он не захочет принять Исаака…

А причины для беспокойства были, и весьма основательные. Начать с того, что дядя Берл был вовсе не дядей, а братом мужа маминой кузины. В Америку он уехал с семьёй лет пять назад и за всё это время прислал домой, в Захвылье, только одно письмо, в котором уведомлял, что живёт в Нью-Йорке, что все, слава Богу, здоровы, а жизнь в Америке дорогая. С конверта этого единственного письма и был старательно скопирован нью-йоркский адрес Берла. Но, поскольку написан адрес был по-английски, произнести его вслух никто в Захвылье не мог. Высадившись с парома на берег, Исаак показал бумажку хмурому матросу, возившемуся с чалкой. Тот закончил своё дело, внимательно изучил бумажку и стал было объяснять что-то по-английски, но увидев, что Исаак ни слова не понимает, просто показал рукой направление. Иди, мол, туда, и придёшь. И Исаак пошёл…