— Ой, извините, Наум Аронович, я нечаянно. Очень уж смешно думать, что еврейскому народу угрожает смертельная опасность через чернильное пятно на Катином пальто. Извините…

Но старик не видел здесь ничего смешного, а наоборот, заговорил с неожиданным возбуждением:

— Да, пятно на пальто — это не гибель народа. Просто я устроил тебе таким образом проверку. И конечно, себе, своим догадкам. Ведь я несколько лет искал тебя. Я должен был проверить… А смертельная угроза для евреев — увы, Саша, это не смех. Она надвигается, эта угроза. Слышал об арестах среди интеллигенции? И когда беда придёт, ничто нам не поможет: ни ленинский интернационализм, ни папина боевая слава, ни общественное мнение… Спасти нас сможет только чудо. Да, Саша, чудо, которое сотворит безвестный праведник ламед-вовник. Если бы он нашёлся тогда, во время войны, то шесть миллионов человек были бы теперь живы. Но то ли его не было, то ли он был, но ни мы, ни он сам не знали о его даре… Ты обязан это понять, если не хочешь, чтобы погиб народ, из которого ты вышел. Включая твоего отца, мать и нас с тобой.

Что болтает этот старик? Гибель евреев? В нашей стране? Да как это возможно? Допустим, найдутся такие хулиганы, отбросы общества, которые задумают плохое против евреев. Но партия и правительство не допустят. В конце концов, есть милиция, армия…

Но с другой стороны… Что значит эта кампания в прессе против космополитов, которые всегда оказываются евреями? И все эти обидные намеки, которые он слышит повсюду… Лично его не трогают, боятся отца, но других учеников евреев просто изводят. Он пытался один раз поговорить с папой об этих делах, но папа сделался ещё мрачнее, чем всегда, и сказал ему, что партия найдёт управу на антисемитов и беспокоиться тут нечего.

А старик этот, Наум Аронович, вовсе не кажется помешанным. Наоборот, так интересно рассуждает.

— А теперь, Саша, перейдём к практической стороне дела. Тебе необходимо научиться молитвам. Ты должен постоянно быть в контакте с Богом, который и даёт тебе силу творить чудеса. Вот тут, на этом куске картона, я написал русскими буквами слова молитвы и перевод, чтобы тебе понятно было. Возьми, заучи и повторяй на память.

С этими словами Наум Аронович протянул мальчику кусок белого картона, но Саша отстранился:

— Нет-нет, я не могу взять… Мне негде хранить. Если родители увидят… Нет-нет. Лучше в следующий раз, когда мы встретимся, я выучу наизусть. Я быстро запоминаю текст — стихи, там, или прозу…

Они договорились встретиться на мосту через день и расстались. Но встреча их не состоялась ни через день, ни через неделю, ни через месяц. Никогда….

В день их единственного свидания Саша вернулся домой часов в семь. Мама взглянула на него и охнула:

— Ты ужасно выглядишь. Что с тобой? Где ты был? Наверно, опять на футбольную тренировку оставался без обеда?

— Я устал и голоден.

— Помой руки и иди в кухню. Настя тебя накормит.

Настя уже гремела на кухне кастрюлями. Он быстро поел и пробрался в свою комнату, избегая встречи с мамой. Там он сел за письменный стол, раскрыл книги и тетради и изобразил высшую степень занятости. Таким образом Саша пытался избежать маминых расспросов: где был? да с кем? да что делал?..

Физика не лезла в голову, мысли его были далеко, где-то там, то в школе, то на Крымском мосту. Хорошо отцу говорить «беспокоиться нечего», он не видит всего того, с чем сталкивается Саша. Это почти неуловимо, оно висит в воздухе, невидимое, беззвучное, удушающее… Словами это не опишешь и претензий ни к кому не предъявишь. Например, когда говорят о космополитах, а весь класс дружно смотрит на него, на Сашу — что тут сделаешь? Закричать: «Не смотрите на меня, я не космополит!» — только хуже будет… И такая же нелепость — «сотворить чудо». Какое тут может быть чудо? Все тридцать человек в классе переменят образ мыслей? А остальное общество за стенами школы? А газеты и радио? Нет уж, пусть старик не рассказывает свои сказки про чудеса.

Саша слышал, как около одиннадцати часов пришёл отец. Он долго мылся в ванной, потом они с мамой пили чай в столовой, потом Настя убирала посуду со стола.

Родители ушли спать, и Саша тоже лёг в кровать. Он ворочался с боку на бок, сон не шёл. «Силу совершать чудеса даёт Бог, — думал Саша, — но я не верю в Его существование. Как же я могу совершить чудо? Нет, с какой стороны тут ни подойди, получается нелепость. Я атеист, комсомолец, будущий коммунист. О каком Боге может идти речь? А старик — обыкновенный пятновыводитель, и ничего чудесного здесь нет. Так и скажу ему при следующей встрече послезавтра… нет, уже завтра, ведь полночь миновала».

Вскоре после полуночи в квартире раздался звонок и одновременно стук во входную дверь. Саша не спал, но в прихожую не вышел. Открыл дверь папа. Саша услышал резкие мужские голоса, а потом различил папин голос:

— Там никого постороннего нет, только сын.

Дверь в Сашину комнату распахнулась, вошёл человек в военной форме, вскользь взглянул на Сашу, посветил фонариком под кровать, по углам и бросил: «Одевайся, выходи».

Обыск продолжался всю ночь, до рассвета. Сашу с мамой и Настей закрыли в кухне, а трое военных в сопровождении папы и дворника дяди Васи ходили из комнаты в комнату и выгребали содержимое шкафов, ящиков стола, буфета. Даже Настиного сундука. В одном месте разобрали паркетный пол. Когда обыск закончился и папу уводили, он посмотрел на Сашу запавшими красными глазами и сказал:

— Я ни в чём не виноват. Скоро это станет ясно. Я служил и служу партии, а партия всегда права. Помни это.

Когда машины с арестованным выехали со двора, мама дала волю слезам. Саша уложил её на диван, они с Настей накапали в рюмочку валерьянки. Мама долго не могла говорить — спазмы сдавливали горло. Постепенно она стала произносить отдельные слова:

— Он знал… он знал, что входить туда не надо. Он знал и не хотел. Его заставили… Он говорил: «Я давно отдалился. Какой я еврей? Я не имею с еврейством ничего общего». А они: «Нужно, Матвей Борисович, нам нужны там верные люди». Против его воли ввели, а теперь он же виноват… Он всего-то был там на заседаниях два-три раза. А теперь должен отвечать наравне с этими проклятыми сионистами, националистами, разными там Перецами и Квитко…

Около полутора лет Саша Яннай провёл в Якутии, куда они с мамой были сосланы после ареста отца — в соответствии с Постановлением ЦИК СССР от 8 июня 1934 года. Именовались они ЧСИР — члены семьи изменника Родины. Жизнь была полуголодная и холодная. В их посёлке оказалось ещё несколько ссыльных семей, но мама с ними принципиально не общалась: она была уверена, что недоразумение с её мужем рано или поздно разрешится, его освободят, а она с сыном вернётся в Москву в свою квартиру. А эти ссыльные… что они за люди? Скорее всего, враги народа, ведь у нас зря не наказывают… (Где ей было знать, что к этому времени генерал Яннай был уже осуждён военным трибуналом и расстрелян, а в их квартире на Фрунзенской набережной поселилась семья заместителя начальника Главного политического управления Советской Армии?)