И едва различимой рукой она указала на щель. Звук скребущих когтей действительно быстро усиливался. И вдруг стало понятно, что это работает бур. Приближался он к нам буквально с каждой секундой, — заглушая собою гудение колоколов. Пласт запекшегося кирпича дрогнул, треснул и вывалился. Из пролома посыпались — крошка, удары кирки. Пересек темноту ослепительный высверк фонарика. А за ним сквозь изломанность дранки просунулась голова — защищенная чем-то вроде мотоциклетного шлема.

И спросили, присматриваясь:

— Есть кто живой?..

— Мы — живые, — спокойно ответила женщина. — Нас здесь трое осталось, четвертый — погиб…

— Лично я наблюдаю двоих, — отметил спасатель. И, втянувшись обратно в пролом, деловито сказал. — Живы — двое. Габура, давай веревки… Подстрахуем, им тут придется ползти…

Я напрягся, почувствовав что-то неладное. И при свете фонарика впервые увидел завал: глыбы, доски, железо в прогнувшейся кровле. И спокойную бледную женщину, выпрямленную, как кол. Перед ней почему-то лежала на камне раскрытая книга. А глаза ее были расширены — в пол-лица.

— Да, — сказала она. — Да. Нас только двое.

И тогда я бессильно и тупо осел на кирпичную пыль. Потому что профессора в лестничном закутке действительно не было…

Дома меня ожидал неприятный сюрприз. Когда я, измочаленный пребыванием под завалом, с невообразимо разбухшей, разламывающейся головой, с ощущением, что меня как будто пропустили через мясорубку, еле-еле поднялся по грязной лестнице и после обычных предосторожностей отпер дверь, то в прихожую немедленно выскочили Близнецы и, прищурив глаза, синхронно прижав указательные пальцы к губам, чрезвычайно таинственно и предостерегающе прошипели: Ш… ш… ш… — Выглядели они далеко не лучшим образом: оба — в пятнах, похожих на розовые лишаи, и в расчесах на серых бескровных с набрякшими венами лицах. Видимо, сказывалось отсутствие нормальной еды. Вообще — обстановка, болотные испарения.

— Что случилось? — нерадостно спросил я. Меньше всего мне хотелось сейчас в чем-нибудь разбираться.

Близнецы от усердия надули щеки — чтоб объяснить. Но объяснить они ничего не успели. Потому что жена затолкала их обратно в комнату и прикрыла дверь. А затем показала мне подбородком в сторону кухни.

— Тебя там ждут, — сказала она. — Извини, но я просто не знала, что делать…

В кухне раздавалось какое-то странное хрюканье. Я прошел туда, и у меня подкосились колени. За столом, уставленным всеми нашими припасами, раскорячившись, словно глубоководный краб, пожирая холодную вермишель, приготовленную мне на вечер, наклоняясь и чавкая, сидел Леня Куриц.

Он приветственно помахал мне вилкой с наколотым куском колбасы и, прожевывая, дико таращась, промычал из горла что-то нечленораздельное. Щеки его чернели небритостью, был заклеен исцарапанный лоб, и рубашка была изжеванная, по-моему, сшитая из занавески. А на хлебнице рядом с горбушкои батона лежал пистолет — вместо масла в масленке желтели две запасные обоймы.

— Ты с ума сошел, — растерянно сказал я. — Здесь же смотрят. Тебе тут нельзя показываться…

Сделав страшное усилие, Куриц проглотил ту массу, которая скопилась у него во рту, и, причмокнув от наслаждения, понюхал колбасную прелость.

— Не волнуйся, — все так же нечленораздельно ответил он. — Слежки не было, я тысячу раз проверялся. А в твою парадную я вообще не заходил. Я прошел чердаками с Садовой и спустился по лестнице.

И он впился зубами в несчастный кусок колбасы.

В общем, здесь все было предельно ясно. Куриц быстро подмел всю оставшуюся вермишель и, дрожа, словно хищник, накинулся на чай с сухарями. Сахара он себе положил ложек пять или шесть. И прихлебывал — щурясь и цыкая от удовольствия. Я пока очень путано рассказывал ему — то, что знал. Про налет, и про явки, и про Лелю Морошину. Про записку со словом «предатель», которую я получил. Но он слушал меня до обидного невнимательно. Лишь единожды, оторвавшись от кружки, невнятно переспросил:

— Значит, обе квартиры? И на Сенной, и в Конюшенном?.. Ну — Морошина! Этого ей не простят… А ведь я собирался как раз на Конюшенный переулок…

И опять захрустел сухарями, точно хомяк. Как болезнь, ощущалась в нем застарелая напряженность. Он, казалось, все время был собран и был начеку. И прислушивался и поглядывал в сторону пистолета. Вероятно, готовый в любую секунду — схватить его и стрелять. Говорил он короткими, рваными, злыми, горячими фразами. Будто семечки, выплевывая их изо рта. Разобраться, в чем дело, мне было довольно трудно. Или я от контузии пока еще плохо соображал. В дополнение ко всему, он непрерывно ругался — через каждое слово вставляя: Трам-тарарам!.. — Я давно уже не слышал такого отборного мата. Интересно, что раньше Куриц не ругался — совсем. Тем не менее, что-то начало слегка проясняться. А когда прояснилось, то прямо-таки ошеломило меня:

— Погоди! Значит, в Карантин тебя сдали свои же?!.. Ты — из группы, которая бежала на днях?!..

— Ну их, трам-тарарам!.. — сказал Леня Куриц. — Страх, подполье, террор, самомнение, власть… Деньги, женщины, трам-тарарам, перегрызлись, как падлы!.. Слышал, может быть, про такую контору: «Гермес»?.. — Он допил третью чашку и поставил ее — со стуком. — В общем, если не против, то я поживу у тебя пару дней… Извини, но мне просто необходимо где-нибудь отсидеться… В крайнем случае, как-нибудь перекантуюсь на чердаке… Правда, именно чердаки сейчас усиленно проверяют… — И пощелкал немытыми длинными пальцами.

— Давай, давай!..

Я сходил и принес ему ксерокс исторического документа. Я не знаю, зачем он был нужен, но Куриц — вцепился в него. Щупал, вчитывался и, кажется, даже обнюхивал. Повернулся к окну и посмотрел бумагу на свет. Что он думал там обнаружить — ведь это был ксерокс?

— Так-так-так… — суетясь, приговаривал он. — Это — ясно, и это — мне тоже понятно… «Зверь», «проклятие», в общем, пока — мишура… Между прочим, тебе было б лучше — убраться из города… Чтоб — не быть на виду, ты же — «предатель» для них… Или тихо сменить местожительство, по крайней мере… Так-так-так, значит, «Угорь» и, значит, «со скудних времен»… «Лупоглазех, пузатех, во пятнох, сы задней плавницей»… «Пробудиша, и ркоша, и мнози развяша его»… «И стонаша, и свет загорашася нечеловеций»… — Он пристукнул по тексту. — А где же вторая часть? — И уставился на меня, словно следователь на обвиняемого.

— Какая вторая часть? — удивился я. — Я принес тебе то, что мне выдали по заказу…

— Вот же, вот же! — Куриц потыкал в подколотый бланк. — Вот! Тебе здесь отметили, что это — первая половина!.. А вторая находится в ЦГАОР и нужен другой заказ… Что же ты, до сих пор не умеешь читать библиотечные шифры?.. — Он