— Это самое плохое место, именно здесь.

— Тогда я проползу. Я не могу здесь больше торчать как пробка в бутылке.

— Это потому что ты ешь слишком много сладостей, толстячок.

Габи не могла протолкнуть ее вперед, поэтому она отползла назад и достала из рюкзака медную кирку. Они отбили лед и Сирокко предприняла еще одну попытку.

— Выдохни, — посоветовала ей Габи и потянула ее за руки. Наконец Сирокко удалось с помощью Габи протиснуться.

Позади них с потолка откололся кусок льда с метр длиной и с шумом покатился по направлению к дневному свету.

— Должно быть поэтому этот проход открыт, — сказала Габи. — Канат эластичный, он отклонился и лед треснул.

— Это и теплый воздух позади нас. Давай остановимся и закупорим его, ладно?

Вскоре они могли уже стоять и через некоторое время лед остался лишь воспоминанием. Они поснимали куртки и задумались, что же их еще ждет впереди?

Через четыреста ступеней послышалось громыхание. Оно становилось громче и громче пока, наконец, не стало возможным представить огромные машины, гудящие прямо под стенами тоннеля. Одна стена была горячая, но не настолько, как там, где они проходили раньше.

Они были уверены, что это звук всасывания воздуха с места ветров по направлению к неизвестному месту назначения где-то вверху. Еще две тысячи ступеней перенесут их в другой горячий регион. Не раздеваясь, они поспешили вперед, так как знали, что были близки к дальнему концу тоннеля. Как они и ожидали, жара уменьшилась после того, как они достигли пика сауны, который Сирокко оценила как семидесяти пяти градусный.

Габи продолжала идти впереди и первой увидела свет. Он был не ярче, чем у входа в тоннель, просто бледно-серебряная полоска, которая начиналась слева от нее и постепенно расширялась, пока они не оказались на краю каната. Они похлопали друг дружку по спине и снова полезли вверх.

Они пересекли вершину каната, все время поднимаясь вверх, все время держа направление на юг, через широкий пригорок, опять спустились вниз на дальней стороне. Канат был уже совершенно голым; ни дерева, ни земли. Впервые Гея выглядела как настоящая машина, которой, как знала Сирокко, она была: невероятная, массивная конструкция, созданная теми, кто сейчас мог жить в ступице. Голый канат был гладкий и ровный, в этом месте он поднимался под углом семьдесят градусов, становясь ближе к сияющему низу края спицы. Клин пространства между канатом и спицей суживался менее чем до двух километров.

С южной стороны поднимались ступени в другой тоннель. Они думали, что готовы к этому, но чувствовали себя почти одураченными. Они поспешили через первую зону жары и поздравили себя, когда температура снова начала падать. Она достигла где-то пятидесяти градусов и снова начала подниматься.

— Проклятье! Здесь другая конструкция. Пошли!

— Куда?

— Позади будет не легче, чем впереди, двигай!

Им грозила опасность лишь в том случае, если кто-то из них упадет и покалечится, это страшило Сирокко больше всего и напоминало ей, что никогда нельзя быть уверенной в Гее до конца. Она забыла, что канат был сделан из переплетенных прядей и что путь, по которому протекает жар или холод, может быть совершенно запутанным.

Они миновали зону вибрации, которая в центре была тихой, прошли через зону холода, которая была меньше чем предыдущая обросшая льдом, и снова очутились на северной стороне каната.

Они пересекли вершину и спустились в третий тоннель. Прошли его и преодолели следующую вершину.

За два дня они проделали это еще семь раз. Они проделали это быстрее, задержка произошла в четвертом тоннеле, который так оброс льдом, что даже Габи должна была обить его, прежде чем смогла протиснуться вперед. Чтобы пробиться через ледяное препятствие им понадобилось восемь часов.

Но в следующий раз они вышли на южную сторону каната, где тоннеля не было. Угол подъема равнялся теперь восьмидесяти или девяноста градусов, и лестница начала виться вдоль внешней части каната как лента стебля перечной мяты.

Никто из них не выявил желания разбивать лагерь на выступе шириной полтора метра, нависающим над пропастью глубиной двести пятьдесят километров. Сирокко знала, что она мечется во сне и эта привычка может перенести ее слишком далеко. Но так как обе они устали, то продолжали с трудом тащиться вокруг каната, постоянно прижимаясь левым плечом к успокоительной твердости стены каната.

Сирокко не нравилось, что происходит над головой. Чем выше они поднимались, тем невозможнее было на это смотреть.

Из наблюдений со стороны они знали, что каждая спица была овальной в поперечном сечении, пятьдесят километров шириной с одной стороны и чуть меньше ста с другой, внутренней стороны колеса. Вспыхивая, широкая часть соединялась с краем крыши. Они только что миновали этот ослепительный участок и им стали смутно видны почти вертикальные стены спицы. То, на что они сначала не обратили внимания, было выступом, который тянулся вокруг чудовищной дыры в трубе спицы. Он был шириной хороших пять километров.

Канат проникал в выступ без всякого шва, он казался с ним одним целым и, по-видимому, тянулся выше и каким-то образом крепился к ступице. Во время одной из остановок Сирокко и Габи рассмотрели выступ, находящийся, по-видимому, прямо у них над головами, только на удалении двух километров. Это был массивный потолок, где им придется тяжко потрудиться. Он тянулся, казалось бесконечно, пока не становилось видимым отверстие зауженное расстоянием. Отверстие было пятьдесят на восемьдесят километров, но чтобы достичь его, им надо будет преодолеть пять километров в подвешенном состоянии от внешней стороны выступа.

Габи молча посмотрела на Сирокко и многозначительно приподняла одну бровь.

— Не думай о трудностях раньше времени, до сих пор Гея была к нам добра. Полезли, подруга!

И Гея опять была к ним доброй. Когда они достигли вершины каната, здесь их ожидал следующий тоннель, он пронзал безбрежную серую крышу.

Они зажгли лампы, несмотря на то, что горючего оставалось немного, и начали восхождение. Тоннель изгибался влево, так там находился канат, хотя они больше не были в этом уверены. Они насчитали две тысячи ступеней, потом еще две тысячи.

— Мне приходит на ум, — сказала Габи, — что он ведет к ступице. И если ты думаешь, что это хорошая новость, то тебе лучше подумать еще.

— Знаю, знаю. Продолжай идти. — Сирокко думала о горючем для ламп, остатках их провизии и полупустых мехах с водой. До ступицы было еще триста километров. Три ступеньки — это метр, значит идти еще миллион ступеней. Сирокко посмотрела на часы и засекла время.

Они шли со скоростью, примерно, две ступеньки в секунду; свет лампы касался носка и тут же освещал следующую ступеньку. Гравитация на этом уровне упала почти до одной восьмой — как раз половину той, при которой они вышли.