Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот что такое женщина для Тургенева, о чем он свидетельствует своим стихотворением в прозе «Стой!». И, действительно, в цикле романов Тургенева – как бы в концентрированном тесном хороводе – движутся перед нами женщины Тургенева, выражающие душу этой русской Природы…
Много было писано о «тургеневской женщине», о «тургеневских девушках»… Действительно, какое разнообразие! Среди русской природы возникают эти образы – сильные, героические по существу, которые с такой готовностью, с такой энергией отзываются на все лучшее, что только есть в мужчине!.. Стоит только мужчине обратить свой взор на женщину, воззвать к ней, и вот из глубины русской природы, такой простой и тихой, – как бы подымается этот образ женщины, готовой на все, на беззаветное, на самое крайнее… Будь только героем, мужчина, как бы говорит тургеневская девушка, а я уж не отстану!.. Будь только героем, как бы говорит устами женщины русская природа, – а всеми своими богатствами, всеми своими силами – я обласкаю, загружу тебя, награжу тебя!..
– Великодушная! – говорит умирающий Базаров Анне Сергеевне Одинцовой. – Ох, как близко, и какая молодая, свежая, чистая… в этой гадкой комнате. Ну, прощайте… Живите долго, это лучше всего. Вы посмотрите, что за безобразное зрелище… Червяк, полураздавленный, а еще топорщится!.. Послушайте!.. Я ведь не поцеловал вас тогда. Дуньте же на умирающую лампаду, и пусть она погаснет!..
Анна Сергеевна приложилась губами к его лбу.
– И довольно! – промолвил он и опустился на подушки. – Теперь – темнота!
Здесь женщина – сама жизнь, вечная жизнь, которая останется, переживет эти трепетания, эти бунты базаровской смятенной души… А вот другая женщина, Елена из «Накануне».
– Так ты пойдешь за мною? – говорил Инсаров ей, окружая и поддерживая ее своими объятиями.
– Всюду, на край земли! Где ты, там и я!
– И ты себя не обманываешь, ты знаешь, что твои родители не согласятся на наш брак?
– Я это знаю!
– Ты знаешь, что я почти нищий?
– Знаю!
– Что я не русский, что мне не суждено жить в России, что тебе придется разорвать все связи с твоим отечеством?
– Знаю, знаю! Все знаю! Я тебя люблю!..
Так отвечает природа действующему человеку – устами этой женщины…
А когда мужчина оказывается вялым, «лишним», Рудиным, – о, никто, как женщина, может поразить его жестким, обидным словом:
– Нет, – говорит Наталья, – я чувствую, что-то во мне надломилось… Боже мой, когда я вошла сюда, я мысленно попрощалась с моим домом, со всем моим прошлым, – и что же я встретила здесь? Малодушного человека!
– Ваша матушка не согласна! – говорите вы.
– Это ужасно! Вы ли это, вы ли, Рудин?.. Нет! Прощайте!..
Лиза Калитина в «Дворянском гнезде», Марианна в «Нови», Одинцова в «Отцах и детях», Елена в «Накануне» и т. д., целый хоровод женских фигур и каких фигур!.. Нежные и страстные, коварные и добрые, они в то же время полны внутренней силы, они ждут того голоса мужчины, который бы воззвал к ним, вывел бы их из первобытного, полного творческих сил мрака…
Тургенев не только описывал женщину; Тургенев сам прежде всего поклоняется женщине – это доказывает его известная, многолетняя любовь к испанке по рождению, международной певице по профессии Виардо-Гарсиа. Молодым человеком, 1 ноября 1843 года был представлен ей, молодой, 22-летней знаменитости молодой 25-летний Тургенев, в том доме, что на Невском проспекте против Александровского театра, на углу Екатерининской (тогда Малой Садовой), и затем вся жизнь Тургенева превратилась в служение этой женщине.
Она была очень талантлива, эта женщина. Берлиоз7 писал о ней, что:
– Талант ее совершенен, бесконечно многообразен. Она движется по самым вершинам искусства…
Поэт Альфред де Мюссе8 восхищенно пишет о ней:
– Да, гений. Это он, гений, дар небес. Этот гений переливается через край в Полине Гарсиа, как щедрое вино в переполненном кубке.
– Это не певица, это соловей! – пишет о ней Г. Гейне.
– Ее голос исходит из души и идет в душу, – вот отзыв о ней ее друга, бурнопламенной Жорж Санд…
И к ее ногам упал Тургенев. Его письма Полине Виардо – это сплошной гимн, сплошная молитва женщине – Природе. И на склоне своих лет, перешагнув уже в седьмой десяток, – Тургенев пишет свою таинственную новеллу – «Песнь Торжествующей Любви», которая определяет полностью и в высочайшем полете его отношения к Виардо-Гарсиа.
Два друга жили в Ферреро, Фабий и Муций, – рассказывает эта новелла. – И они любили одну женщину – Валерию. – Да разве могут мужчины любить разных женщин? – Они всегда любят только одну, самую совершенную выразительницу великого женского начала!.. Муций уступил Валерию Фабию, и ушел прочь из сердца ее, с ее глаз. Фабий был счастлив с Валерией.
Но глубоки подземные токи человеческого сердца, связанные с природой, и Муций вернулся, отягощенный знанием Востока. Он стал таинственен, загадочен, он знал то, что необычайно. Он привез с собой с Востока чудесную скрипку, на которой и заиграл странную мелодию, зовущую, увлекающую… Смущенная, слушала Валерия эту тайную мелодию, и наконец – спросила:
– Что это такое?
– Это – «Песнь Торжествующей Любви», – ответил Муций, – это мелодия удовлетворенной, счастливой любви, как называет ее народ на Цейлоне…
И Валерия видит страшный и дивный сон, что ее ласкает Муций… Она рассказала об этом мужу.
Фабий убил Муция. Прошло время, все успокоилось… Но однажды, сидя за органом, бродя пальцами по клавишам, Валерия услыхала, как из-под ее пальцев полилась трепетная мелодия… Это была она, та таинственная песня, «Песня Торжествующей Любви», и в то же время она почувствовала, что в ней зародилась новая жизнь… Это пел удовлетворенный, страстный голос Муция из-за пределов могилы.
И в этой легенде Ивана Тургенева слышен голос вечной Природы, голос, который за всю свою жизнь напряженно слушал Тургенев, голос сильный и зовущий, как голос вечного Пана наших безмерных русских просторов… Не может умереть любовь в русской земле… В европейскую утонченность, в европейскую культуру Тургенев принес с собой ту тайную, первобытную силу, которая является нашей русской силой… Он знал, что такое женщина, знал ее дыхание в Природе, и знал дыхание мужского, вечного деятельного начала, найдя для выражения этого новые небывалые слова, новые образы, которые должны вечно лежать в Византийском