Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но куда же я бегу? Одно понятно — подальше от Тома, который точно отправит меня на тот свет раньше, чем закончится этот. Хотя, судя по всему, конец света в ближайшие минуты нам не грозил. Небо было таким же чистым, ясным и голубым, а солнце стояло на своем привычном месте и не торопилось увеличиваться в размерах. Жарко же мне стало от того, что я слишком быстро бежал. Наверное, Женя еще не показал маме будущее. Почему он медлит? Ведь ждать — хуже всего!
Я едва было не повернул домой, чтобы узнать, в чем заминка, но тут же передумал. Во-первых, мне стыдно и страшно там появляться. Во-вторых, попросту опасно. Ведь Томас может рвануть туда следом за мной, и причинить боль кому-то из членов моей семьи. Да, там двое взрослых мужчин, и мама тоже вполне может огреть его чем-нибудь тяжелым. Но все-таки лучше не рисковать и не подставлять своих. Я их и так уже подставил.
Я снова позволил ногам идти куда угодно, и они в итоге привели меня на конюшню. Там я прошел в последнее стойло, опустился на сено, закрыл глаза и вдохнул такой родной и любимый запах. Здесь раньше работала мама, а я всегда был рядом с ней. С той поры аромат сена и запах конюшни ассоциируется со счастьем.
Кажется, что сейчас я открою глаза — и мне снова пять, а рядом мама. Она осматривает лошадей или расчесывает их. А иногда и мне доверяет это делать. Никогда не забуду, каково это — поить из бутылочки маленького жеребенка. Он уже выше меня, но младше, о нем надо заботиться. А взрослая лошадь, его мама, следит за нами. И поняв, что я не причиню ему вреда, улыбается глазами. Потом берет бархатными губами угощение с моей ладони, немного щекоча ее.
Я же, задыхаясь от восторга, утыкаюсь носом в мамину юбку. В конюшне приятно пахнет горячим деревом, а на досках, нагретых солнцем, выступила смола. От мамы пахнет так знакомо и любимо. Я, маленький, не знаю еще этого мира. Но одно я знаю точно: мама будет всегда. И я буду любить ее всегда. Потому что иначе не бывает. Потому что без этого и мира не будет! Ведь что такое этот самый мир? Это счастье ребенка, которого любят родители. У которого есть родители. Который любит их.
Я смахнул слезы, свернулся клубочком на сене. Теперь оно не такое мягкое, каким казалось мне в детстве. Колкое, жесткое, не такое. Впрочем, мир тоже теперь не такой. Все не то и все чужое для меня, как чужда и мысль, что мамы не станет. Мысль, которую пришлось принять.
Глава тридцать седьмая. Мама?
Через некоторое время я глянул на арновуд и глазам своим не поверил. Мы прилетели домой в два, а сейчас было уже четыре. Что же случилось, почему мир продолжает существовать? Я, конечно же не хочу, чтобы он вдруг передумал, но по всем подсчетам самое страшное уже должно было случиться. Может, мама с папой не поверили Евгению и выгнали его? Но тогда они наверняка должны попытаться меня найти. Проще всего это было сделать, позвонив мне, но вызовов не поступало. Что же произошло?
Тут я похолодел. Может, Томас привел угрозу в исполнение и сам устранил все возможные причины конца света в виде моей семьи? Надо было идти домой, однако я словно окаменел и не мог даже с места сдвинуться. Хотя нет, ну конечно же нет. Если бы он это сделал, вряд ли бы жаждал еще и моей крови. Тем более папа и Женя уж точно скрутили бы негодяя в два счета.
Да, он бы к ним не сунулся. А может, мне попробовать увидеть ближайшее будущее? Вдруг оно, это самое будущее, еще есть? Я глубоко вдохнул, закрыл глаза, крепко зажмурился даже. И попытался заставить явиться видение грядущего. Однако у меня ничего не вышло. Не страшно, я попробую еще.
Но чем больше я предпринимал попыток, тем меньше у меня оставалось энтузиазма. С чего я вообще взял, что смогу увидеть будущее без камня? Да, раньше у меня это несколько раз получалось, но спонтанно, а по заказу видения вызывать я так и не научился. Только с камнем это получалось, и то не каждый раз. Так что вряд ли я сейчас что-то увижу.
Может, вообще Томас меня обманул и нет у меня дара предвидения! Или же он сам верит в то, что он есть у меня и у него, а на самом деле это чья-то злая шутка. Кто-то свел с ума его, а он пытался сделать сумасшедшим меня. И только случайно ничего не получилось. Ведь я и правда не мог управиться со своим даром, а если бы он был — я бы им уже хоть как-то управлял. Наверное и телекинез — это тоже проделки камня, будь он неладен.
Вдруг меня бросило в жар. Мысли о том, что все сказанное Томом неправда, и мама не больна, уже не раз приходили мне в голову. Как и о том, что ее жизнь не будет расплатой за жизни всех, кто существует, а потому ее можно вылечить, она может жить дальше. И если это и правда так — получается, я совершил самое страшное, что только может совершить человек. Я предал маму. Я от нее отказался.
Уши горели от стыда и боли, глаза наполнились слезами. Какой же я малодушный и трусливый! Я должен был до последнего верить, я должен был за нее бороться, чем бы мне это ни грозило. А я потрепыхался немного, испугался и сдался. Как теперь мне смотреть маме в глаза, как мне вообще жить дальше с пониманием того, что я не стал сражаться за ту, кто мне дороже всех на свете?
Сердце сжалось от боли, я разревелся, как маленький ребенок, и вдруг почувствовал руку на щеке. Мамину руку — ее я узнаю из тысячи. Поднял взгляд и увидел ее глаза, светившиеся такой любовью и добротой, что мне тут же стало в миллиард раз хуже, чем было только что.
— Мама…
Я тут же рассказал ей все-все-все. Про Томаса, про мои видения, про то, что я отказался от нее. Пусть она знает, а ее укоряющий взгляд и разочарование во мне с последующим отдалением и