напечатана в каком-то невероятном количестве экземпляров (чуть ли не 200 000) и распространялась и Трудовой группой, и Министерством финансов, и некоторыми другими организациями, но все-таки вся не разошлась; значительная часть ее осталась на складе у издателя и потом куда-то пропала.

Случилось так, что я раздал все имевшиеся у меня экземпляры, так что, когда года через два мне захотелось ее перечитать, я не нашел у себя ни одного экземпляра и не знал, куда обратиться в поисках за таковым. В настоящее время я забыл даже ее заглавие. Самое правильное заглавие было бы «Война и мир», но его я дать, конечно, не мог391. В ней я изложил по военно-политическому вопросу свои задушевные мысли, которые я вырабатывал многие годы в части, касавшейся проливов, еще задолго до войны, и для решения которого я тщательно изучал историю вопроса о проливах и постановку его в международном праве. Важным ее недостатком было то, что я исходил из совершенной уверенности в победе Антанты над германской коалицией и совершенно не предвидел распадения Антанты, несмотря на то что оно вырисовывалось уже достаточно ясно. А если бы предвидел, то нашел бы лишние хорошие аргументы как в пользу необходимости продолжать войну, так и против аннексий и контрибуций.

Брошюра моя вызвала резкие возражения с двух сторон: со стороны кадетов и более правых, отстаивавших необходимость присоединения Босфора, и со стороны большевиков, требовавших немедленного мира во что бы то ни стало. Но возражения того же рода я встретил и в рядах самой Трудовой группы.

Вскоре после выхода в свет моей брошюры происходил съезд Трудовой группы392. Я был выставлен докладчиком по вопросу о войне и мире393, и мой доклад, в общем пересказывавший мою брошюру, послужил предметом очень горячих прений; большинство петербуржцев было на моей стороне, но в рядах провинциальных членов резко обозначились две группы – кадетствующая и большевизанствующая. Однако моя резолюция собрала значительное большинство394. Оба фланга, оставшиеся в меньшинстве, из группы не вышли.

На этом же съезде Н. В. Чайковский выдвинул как программный или тактический лозунг: «Политическая революция, социальная реформа»; политическая революция совершилась и закончится с созывом Учредительного собрания; социальное преобразование должно быть совершено мирным законодательным путем. На это возражал В. Б. Станкевич, который совершенно основательно указал, что теперь едва ли не поздно говорить о социальной реформе; социальная революция, как аграрная, так и промышленная, к несчастью, уже началась, идет в самых грубых анархических формах и грозит страшными бедствиями; не считаться с нею нельзя.

С этим вопросом – аграрной реформы или революции – мне приходилось иметь дело на крестьянских собраниях в различных, по большей части недальних (от Петербурга) местностях Новгородской губернии: в Чудове, в Волхове и в др. Я твердо стоял на позиции: выбирайте в Учредительное собрание людей, которые будут отстаивать передачу земли в руки крестьянства на начале выкупа по возможно низкой оценке; требовать землю без всякого выкупа – значит готовить гражданскую войну, в которой вы можете потерять все уже вами приобретенное, но еще хуже захватывать землю грабительским образом: никакое равенство земельной собственности при нем невозможно, создастся новый помещичий класс, который будет хуже прежнего.

Бывали случаи, когда мои речи встречали полное сочувствие крестьян, но чем дальше шло время, тем такие случаи происходили все реже и реже. На некоторых таких собраниях появлялись опасные оппоненты.

Организовывались такие митинги следующим образом. Либо лично я, либо Трудовая группа получали письмо из какой-либо деревни с просьбой приехать (если письмо адресовалось лично мне), либо прислать человека поговорить о земле. Письмо исходило от какого-нибудь отдельного, очевидно, более интеллигентного крестьянина. Обыкновенно в письме делалась прибавка, что автор письма просит остановиться у него. Об оплате проезда речи никогда не было, и таковую приходилось производить из собственного кармана, иногда же расходы брала на себя Трудовая группа, в которой Брамсон, заведовавший финансами группы и умевший добывать для нее деньги, очень внимательно следил за тем, чтобы на отдельных лиц не падали расходы по общественно нужным поездкам.

Я ехал; обыкновенно встречал очень теплое гостеприимство инициатора митинга, у которого и ужинал, и ночевал. Митинг устраивался либо в какой-нибудь избе, – частной ли избе, школе, волостном правлении, либо на лужайке возле избы. Полицейских неприятностей, столь знакомых по эпохе 1905 г. и следующих годов, теперь, конечно, не было и в помине. Численность аудитории была очень разнообразна, иногда человек 20, а иной раз 200 или более; преимущественно мужчины, но бывали и бабы, и молодые девушки; приходили даже дети в том возрасте, когда понимать предмет беседы они очевидно не могли, но вели себя спокойно, уставившись упорными глазенками в рот оратору и по часу следя, конечно, не за речью, а за движениями рта. Крестьяне всегда слушали очень внимательно, стараясь вникать в сказанное. В первое время (март, апрель) порядок собрания никогда не нарушался; если же и раздавались возгласы с мест, то в небольшом числе и в количестве, не мешавшем оратору. Помню, на одном из таких собраний я говорил, кого следует выбирать в Учредительном собрании:

– Если вы недовольны тем, что прогнали царя, если хотите царя, то выберите монархиста.

– Не нужно, надоел!

Возглас исходил от высокого крепкого мужика лет 50 с умным лицом.

– А если царь вам надоел, то выбирайте такую партию, которая стоит за то, чтобы все законы писались народными выборными, но и таких партий не одна, а много.

Но понемногу, с привычкой к митингам и с подъемом политических страстей, развивались и возгласы с мест, принимая иногда анархический характер и ведя к срыву собраний, особенно когда на митинг попадали также другие партийные ораторы, всего больше – большевики и левые эсеры.

На одном таком собрании, должно быть в мае или июне, тоже где-то в Новгородской губернии на лужайке я говорил о земельном вопросе. Когда я говорил о выкупе и против захватнического раздела земель, меня не раз прерывал один молодой человек явно некрестьянского вида, и каждый раз его перерыв вызывал шум и мешал ходу собрания. Все-таки я договорил свою речь до конца. Но после меня выступил этот самый молодой человек и стер меня в порошок. И предатель народа я, и буржуй, и защитник интересов помещиков, и реакционер – словом, весь большевичий вокабюлер395. Он требовал немедленного раздела помещичьих земель и инвентаря. Говорил бойко, хлестко, не без остроумия, и аудитории нравился. Однако нашелся другой молодой человек, тоже некрестьянского вида, который возмутился его демагогическими грубыми приемами.

– Я