– Поэтому я и завидую тебе. Ты нашла того, кому твое сердце оказалось нужно.

Она от неожиданности выпустила ручку.

– Завидуй сколько угодно, только не смей надоедать Эвелин своими разговорами.

– Ты пропустила все мои слова мимо ушей. Я же сказал, мне нечем ее попрекать. Я знаю, что ей невыносима моя любовь.

Уинифред на мгновение снова почувствовала к нему жалость и зажмурилась. Плохо дело. Глядишь, он заговорит ей зубы, и она встанет на его сторону.

– Послушай, Келлингтон, почему бы тебе не пойти к Теодору со своими вопросами? Я более чем уверена, что он не только с удовольствием тебя выслушает, но и даст дельный совет.

Келлингтон покачал головой.

– С любым вопросом, кроме этого. Может, меня он и поймет, но Эвелин – никогда. Он просто не в состоянии ее понять.

– Пожалуй, – неохотно согласилась Уинифред. – И все же я худший кандидат на роль слушателя.

– Ошибаешься, – спокойно возразил он. – Тебе легко поставить себя и на мое место, и на место Эвелин. Тебе не нужна ничья любовь, кроме Дарлинга. Если бы он вдруг исчез, никто другой его бы не заменил. Да и тебе было бы лучше совсем одной, чем с ненужной любовью. С чужой.

– Да. Ты прав. Мне жаль тебя, Келлингтон.

Он долго смотрел ей в глаза и наконец печально улыбнулся.

– Мне тоже.

Кашлянув, он отвернулся, и, чтобы сгладить неловкость, Уинифред вернулась к дивану и уселась на спинке.

– Ты задолжал мне сказку.

Он помрачнел, но не стал упираться.

– Это глупая история. И совсем не такая увлекательная, как ты думаешь. Наша семья и семья Акли как-то гостили у Саттонов в Бизгейт-холле, их поместье в Гэмпшире. Нас, детей, оставили одних, и мы не придумали ничего лучше, кроме как поиграть на подмостках пристройки. Эвелин рухнула с них – к счастью, в пруд – и начала тонуть. – Он снял очки, прикрыл глаза и сжал пальцами покрасневшую переносицу. – Еще бы. До сих пор помню, какое у нее тогда было платье – пышное, розовое, с тысячей нижних юбок. Стоило им намокнуть, и Эвелин камнем пошла на дно.

Уинифред невольно вздрогнула – в таких красках сдержанный Келлингтон описывал произошедшее.

– И что было потом? – жадно потребовала она продолжения, хотя уже знала от Малин, что произошло дальше.

– Мы с Акли застыли. Я не мог пошевелиться – в такой пришел ужас.

Быстрым нервным движением Келлингтон сдернул с шеи воротник, и пуговки повисли на выдернутых нитках. Он сглотнул.

– Я так и остался стоять, а Акли… сбросил обувь и прыгнул следом за ней.

– В пруд? – поразилась Уинифред. – Он ведь мелкий. Как Стеллан не разбился?

Келлингтон пожал плечами.

– Храбрецам везет. Потом Саттоны осушили пруд, он оказался с десять футов глубиной. Вполне достаточно, чтобы утонуть ребенку.

– И Стеллан вытащил ее?

– Да, причем едва не утонул сам. Стояла ранняя весна, вода была ледяной, и у него свело ногу. По крайней мере, так он потом рассказывал. – Келлингтон присел у дубового буфета и вытащил из нижнего ящика круглую бутылочку бренди. – Не возражаешь?

– Нисколько.

Он откупорил бутылку и плеснул бренди в чашку.

– Он выволок ее на траву и потерял сознание. Воды они тогда оба наглотались. – Келлингтон глотнул бренди, затем, не поморщившись, полностью осушил чашку, но больше наливать не стал. – Сбежалась прислуга. Потом на шум прибежали родители Эвелин и мои родители. Все принялись успокаивать рыдавшую Эвелин и приводить в чувство Акли, а я продолжал стоять на подмостках. Просто остолбенел, даже взгляд не мог отвести. – С невеселой усмешкой он заткнул пробкой бутылку и вернул ее на место. – Это в какой-то мере забавно, потому что в тот же день я поверил в Бога. Пока я глядел сверху вниз на картину, разворачивавшуюся передо мной, я думал: неужели Бог чувствует то же самое? Неужели он следит за нами, за собственными созданиями, с тем же оцепенением, не в силах пошевелить и пальцем? Неужели он следит за войнами, которые ведет человечество, и из-за собственного бессилия чувствует бесконечную вину?

Смутившись, он умолк. Уинифред пришло в голову, что Келлингтон уже в детстве был довольно странным, ведь в десять лет он сумел пережить ужасное потрясение благодаря мысли о том, что он подобен Создателю.

– Что ж, чего-то подобного я и ожидала, – солгала она. – Хорошо, допустим, Стеллан спас Эвелин. Неужели это настолько важно для нее, что она помнит об этом по сей день?

– Думаю, тут большую роль сыграли ее родители. Им и раньше нравился Акли, а после того случая они и вовсе принялись уверять Эвелин, что она обязана ему собственной жизнью. Сила слов чудовищна, ты и сама знаешь. Полагаю, стараниями родителей она почти привыкла к мысли, что рано или поздно ей придется отплатить рукой и сердцем за свое спасение. Мистер Саттон пришел в ужас, когда Эвелин отказала Акли в тот раз, когда он впервые сделал ей предложение. Почему-то он полагал, что его дочь со странными идеями никому, кроме Акли, не нужна.

– Но ведь в этот раз она вышла за него не поэтому, – заметила Уинифред. – Ей пришлось. В противном случае Стеллан угрожал убить Дарлинга.

Келлингтон поморщился.

– Думаешь, он действительно был способен на это?

Помедлив, она покачала головой.

– Теперь – нет, не думаю. Мне кажется, умей Стеллан любить, он любил бы одного Теодора. Но три месяца назад нам оставалось только гадать, что у него в мыслях. Я не знала, что он способен нас предать, но, как оказалось, способен.

– Знакомство с ним – проклятие для нас всех, – мрачно бросил Келлингтон. – Но даже если она вышла за него не поэтому, думаю, сегодня она воспользовалась возможностью и вернула ему долг.

– Жизнь за жизнь?

– Да, именно так. И теперь их ничто не связывает.

– Кроме брачных уз, – насмешливо напомнила Уинифред.

К ее удивлению, Келлингтон тоже улыбнулся.

– Как я мог забыть, – с иронией произнес он. – Теперь он может тянуть из нее деньги, не опасаясь прослыть вором.

– Как грубо, Келлингтон.

– У некоторых есть право называть вещи своими именами.

– Неужели у безответно влюбленных? – поддразнила она.

– И у них в том числе. Но вообще-то я имел в виду то, что Акли теперь у нас в долгу.

Промолчав, Уинифред пошевелила озябшими пальцами и невольно взглянула на украшенный изразцовой плиткой камин. Конец сентября выдался холодным – частые затяжные ливни выгнали из Лондона то, что оставалось от лета.

Она схватила с дивана чашку с остатками остывшего чая.

– Мне любопытно, что стало с той принцессой?

– С Маргаритой? Кажется, у нее