Я непринужденно расправил плечи.

— Прошлой осенью президент дал прием в Кремле для американских ученых, проводящих исследования в России. Я тоже получил приглашение. Когда Путин подошел ко мне, я спросил бывал ли он в Берлине. «Приходилось», — ответил он. Эта реплика была намеком, что президент помнит, кто пришел к нему на помощь в момент разбойного нападения.

— Ты прав. В сферах высшей политики даже одно слово может значить очень многое.

— Я готов доверить Путину рутинное управление страной — peut-être[214]даровав ему титул князь-кесаря или даже вице-царя, — а сам буду осуществлять общее руководство. — Я зорко взглянул на Пирса. — Вспомни генерала Монка.

— Монка?

— Эх ты, принстоновский прогульщик! Когда в семнадцатом веке Англией правил Оливер Кромвель, Монк командовал войсками в Шотландии. После смерти узурпатора он помог королю Карлу II взойти на престол. Благодарный Карл назначил его командующим армией и флотом плюс возвел в герцогское достоинство. Монк стал важнейшим после монарха лицом в государстве. Так вот, Путин будет моим Монком.

— Ну хорошо, а у тебя есть политическая программа?

— Разумеется. Я намерен быть активным царем. Часто буду приезжать в Россию, посещать провинциальные города. Заметь, у меня уже есть опыт административной деятельности: однажды я целый год замещал начальника славянского отделения у нас в университете. И, надо сказать, весьма успешно. Деканы молились на меня!

За окном уже было темно, кофе опять остыл, а я продолжал описывать Пирсу потрясающие перспективы правления. Помещение опустело. Лишь рядом с нами двое пехотинцев кидались друг в друга потребованными гамбургерами.

— Hé! Vous là-bas! Mes gars de Mars![215]Это вам буфет, а не Багдад! — зычно заметил я.

Те выстроили палисад из средних пальцев. В ответ я согнул руку и поцеловал себя по бицепсу.

Пораженные пехотинцы побрели прочь.

— Скажи, Пирс, ты бы хотел стать послом США при дворе российского императора? — спросил я в наступившей тишине.

— Ну да, наверное…

— Как царь-государь я вправе потребовать, чтобы президент Буш прислал мне тебя в подарок. Если будут накладки, могу пригрозить, что Россия заключит с Францией и Германией новый Священный союз, как во времена Меттерниха.

Пирс оживился.

— Согласен, что подобное развитие событий могло бы стать проблемой для американской внешней политики. История дипломатии знает ряд случаев, когда государства меняли свой внешнеполитический курс на 180°. Например, в Буркина-Фасо…

— Старина, ты абсолютно (не)прав, — улыбнулся я и постучал пальцем по конфетнице.

— Будь добр, возьми эту коробку и передай ее посольскому почтальону.

* * *

Выйдя на улицу, втянул январский воздух в лихие легкие. Ноздри защекотали вечерние снежинки. Я сунул в рот сигарету и зашагал к метро.

Баснословная банка едет в банк! Свидетельство моего происхождения будет в сейфе!

Матт Уайтбаг ничем не выделялся среди студентов Мадисонского университета. Он был белобрыс, краснощек, крепкоплеч и сильноног, носил бейсбольную кепку задом наперед и обожал группу «S.C.A.T.», чью забойную музыку крутил на полную катушку до, во время и после лекций. Матт родился и вырос в городе Гретхене на юге Иллинойса. Этот населенный пунктик был основан в середине девятнадцатого века переселенцами из Тюрингии, что объясняло его германо-герловское название. В 1999 году Гретхен насчитывал пять тысяч жителей — цифра для графства Бисмарк, столицей которого он являлся, огромная, хотя для Чикаго, (не)далеко от которого он находился, ничтожная.

С его твердым торсом и низким центром тяжести Матту на заду было писано, что он пойдет в большой спорт. И действительно, здоровенный подросток играл в футбольной команде «Борющиеся Бобры» гретхеновской средней школы. Футбол этот был, конечно, американским. Как парень говорил с провинциальной прямотой, «европейский футбол — спорт для кисок» (если так можно перевести мультивалентный сленговый термин «pussies»). Но, несмотря на атлетизм, Матт, единственный сын единственных родителей, никогда не сомневался, что, когда вырастет, станет фермером и что в будущем его ждут пашня, трактор и щедрые федеральные субсидии. Однако сначала, решил он, следует получить квалификацию в каком-нибудь хорошем сельскохозяйственном вузе.

Как-то парень вышел с папой в поле. Дело было весной; Матту оставалось проучиться в школе год. Отец, немногословный мужчина в застиранных джинсах, сдержанно кивнул, когда подросток сообщил ему о своих планах, и сдержанно сплюнул в генетически модифицированную кукурузу, наливавшуюся соком вокруг да около. Слюна была одновременно отцовским благословением и удобрением.

А над головами Уайтбагов пел-переливался весенней песней генетически модифицированный жаворонок.

Открывавшиеся перед юношей (не)широкие перспективы вдохновили его на вящие футбольные успехи. Жители Гретхена долго помнили финал школьного первенства графства, на котором «Борющиеся Бобры» встретились со «Сражающимися Хорьками» из соседнего города Медхена. За тридцать секунд до финального свистка Матт получил от куартербэка пасс и устремился, виляя между растерявшимися игроками команды-соперника, к задней линии. Он обошел одного защитника, сшиб второго, но тут дорогу ему преградила звезда «Хорьков», двадцатипудовый Майк Злобич. Этому гиганту, которого привезли в Гретхен на специальном грузовике с домкратом, прочили карьеру костолома в Национальной футбольной лиге.

Громадный «Хорек» раскорячился и угрожающе улыбнулся: ему было не в первой наносить тяжелые травмы зарвавшимся нападающим.

Матт не испугался. Он сделал финт направо, на секунду смутив силача, и устремился в промежность между тумбообразными ногами. Пока нервные импульсы путешествовали от глаз Злобича к мозгу, а от мозга — к мышцам, Матт уже пробежал по полосе отчуждения и приближался к местам не столь отдаленным.

Наконец Злобич пришел в движение. Он попытался схватить форварда за шиворот, но тот вырвался, оставив в руке гиганта пук волос и кожи. Борзый «Бобр» набрал скорость, пробежал оставшиеся пятьдесят метров за три с чем-то секунды и бухнулся с мячом за заднюю линию. Стадион взорвался аплодисментами. Матт вскочил на ноги, со всего размаха стукнул мячем по дерну и победно завилял бедрами, как заправский футболист-профессионал.

Три сотни зрителей ликующе ревели, а отец Матта, сидевший в первом ряду трибун, хлопнул себя по колену и промолвил: «Good».[216]В лексиконе папана-лаконика то было высшей похвалой. Меж тем восторг публики возрастал. Несколько старшеклассников подавилось хот-догами, у нескольких старшеклассниц начались родовые схватки. За кромкой поля пышногрудая недотрога Трейси Варлимонт, вместе с другими cheerleaders[217]поощрявшая «Бобров» к победе плясками и скандированием, послала Матту воздушный поцелуй и соблазнительно повела помпонами. То был намек, что после матча, душа и попойки с товарищами звезду футбола ждет то, о чем мечтал каждый гетеросексуал гретхеновской гимназии.