— Юля! Антоша! Леночка приехала!

После такого мне становится еще больше не по себе. Правда, ее крик там, похоже, и не слышат, продолжая вовсю веселиться.

— Мне можно все-таки войти? — спрашиваю ее.

— Конечно, Леночка! Почему ты спрашиваешь? — краснея, восклицает она. — А я пойду чай поставлю.

Она попросту сбегает на кухню. Постучав, просто ради приличия, так как стук мой тоже явно никто не слышит, не вхожу, чувствуя себя помехой.

В первый момент у меня и правда возникает ощущение, что я заявилась невовремя и вообще зря, как незваный гость. Даже возникает порыв немедленно уйти, пока меня не заметили, но я стою на пороге как приклеенная.

Юлька сидит на стуле, закинув скрещенные ноги на кровать Антона. Ее голые пятки упираются ему в бедро. В руке у нее его телефон, он тянется за ним, пытаясь отобрать, но Юлька не дает. Дразнит, отводит подальше, потом снова подносит к нему и тут же отдергивает руку. Антон в попытке забрать свой телефон даже приподнимается на одном локте. Причем вполне уверенно. Еще недавно он вот так не мог, как ни пытался.

Но потом обессиленно падает.

— Что? Всё? Сдулся? Дохляк! — смеется Юлька и пинает его пяткой в бедро.

Он улыбается, ловит ее ногу за лодыжку. А потом замечает меня и… не убирает руку. Взгляд его меняется, лицо его меняется. Он вдруг начинает гладить Юлькину ногу — но слишком нарочито, явно для меня. Не знаю… не понимаю, зачем ему это.

К тому же мог бы и не делать этого. Мне вполне хватило и того момента, когда я только вошла. В тот момент Антон смотрел на Юльку с неподдельным мужским интересом. А сейчас это просто какой-то дурацкий спектакль. Только ради чего? Он как будто хочет меня этим оскорбить или уязвить. Может, он злится на меня за что-то?

Юлька меня не видит, но возмущается и шутливо пинает его свободной ногой:

— Э-э-э! Обалдел, Антонище! Руки прочь от Советской власти!

Потом бросает случайный взгляд на дверь, видит меня и без малейшего конфуза, без тени стеснения вскакивает со стула и бежит навстречу мне, радостно приветствуя:

— О! Ленка! Круто, что ты приехала!

На секунду сжимает меня в объятьях, вскользь целует в щеку. Затем тянет за руку вглубь комнаты. Усаживает на стул, на котором только что сидела, а сама взбирается на рядом стоящий письменный стол. Задирает одну ногу, подтянув колено к груди, и упирается в него подбородком.

Короткий халатик ползет вверх, оголяя бедро, но Юлька на это даже внимания не обращает. Зато обращает Антон. Действительно обращает, а не делает вид. То есть сейчас он, наоборот, старается на нее не смотреть, но взгляд сам все время туда соскальзывает. Липнет, плывет. А я чувствую себя ужасно. Это, как ни странно, не ревность, не обида, ничего такого даже близко. Мне просто неловко с ними. Как если бы я забрела в чужую спальню.

‍Я не знаю, улавливает это сама Юлька или нет — слишком уж непосредственно она держится, но между ними явно что-то зреет. Иногда ловлю и на себе взгляд Антона. Но от него мне прямо поежиться хочется.

Юлька беспечно болтает, рассказывает, чем они тут занимались всю неделю. А Антон молчит — ни слова, ни звука не обронит. По-моему, он со мной даже не поздоровался сегодня.

— Слушай, эта журналистка, по ходу, где-то по дороге потерялась. Сама сказала, что придет с утра пораньше. Уже обед, и где она? — спрашивает Юлька, качая одной ногой. Потом выпрямляет ее, задерживая на весу, крутит стопой и разглядывает педикюр. А Антон буквально залипает на ней, правда быстро спохватывается, отворачивается и… краснеет.

— Блин, лак слезать начал, — хмурится Юлька. — И с собой ничего нет… всё в общаге осталось… Скоро буду ходить, как бичиха. Ай, да и плевать, — она широко мне улыбается, а на Антона и его взгляд, полный желания, — ноль внимания.

— И она не звонила? Не говорила, что задержится? Может, я тогда позвоню Олесе Владимировне? Спрошу ее…

— Англичанке своей? Ну, позвони, — пожимает плечами Юлька и спрыгивает со стола. — Пойду что-нибудь на обед сварганю.

Как только она выходит, напряжение в комнате становится просто невыносимым. Прямо до удушья. Если бы не мой звонок Олесе Владимировне, я бы, наверное, выскочила вслед за Юлькой.

Если она не ответит, так и сделаю, думаю я, слушая длинные гудки. Я даже стою к Антону спиной, чтобы не встретиться с ним взглядом.

Олеся Владимировна в конце концов отвечает на вызов, но про журналистку не в курсе.

— Я сейчас созвонюсь с редактором и всё выясню, — обещает она. — Может, форс-мажор какой-нибудь… Хотя все равно уж предупредить-то должна была бы… Ладно, чего гадать… сейчас узнаю.

— Ладно, спасибо. Буду ждать.

— Подожди, Лена. Еще важный вопрос… Я же поговорила с папой насчет твоей бабушки. Насчет профилактория. Он готов помочь… ну, ускорить… чтобы без очереди, без проволочек сразу ее взяли. Но все равно от вас нужны документы: паспорт, ну это понятно. Справка из поликлиники от участкового терапевта по форме… э-эм… я забыла, боюсь соврать. Давай лучше я тебе в мессенджере всё пришлю. Там небольшой список… самые основные анализы, ЭКГ, флюорография… за два-три дня можно всё оформить. И пусть бабушка отдохнет и подлечится заодно. А мы пока с вашим делом разберемся…

Я благодарю ее и завершаю вызов. Очень хочу выйти отсюда, но заставляю себя остаться. Поворачиваюсь к Антону.

— Привет, — здороваюсь повторно. А он опять не отвечает, но смотрит неотрывно. Исподлобья. Губы при этом сжаты так, что заострились скулы.

— Я рада, что вы с Юлей поладили… Видела, у тебя уже получается приподниматься. Это круто! Вообще здорово. Ты — молодец, — делаю еще одну попытку вытянуть из него хоть слово. Но тщетно. Антон как воды в рот набрал.

— Антон, ты на меня за что-то злишься? — спрашиваю его уже прямо.

Все равно молчит.

— Понятно, — вздыхаю я. — Не буду докучать.

Я встаю и иду к двери, как вдруг слышу за спиной:

— Зачем ты сюда приехала?

Я останавливаюсь. Оглядываюсь на Антона.

— Прости?

— Зачем. Ты. Сюда. Приехала, — повышает он голос, чеканя каждое слово.

— Я не понимаю тебя. Что с тобой?

— Какого хрена ты сюда притащилась? Так понятнее? — вдруг взрывается он, но тут же сбавляет тон. Но говорит хоть и тише, но все равно с какой-то агрессивной истерикой. Он даже снова привстает на локте. Но сейчас я замечаю лишь его лицо, побагровевшее от злости. И просто не знаю,