как на всё это реагировать. Смотрю на него ошарашенно и не могу вымолвить ни слова. Таким я никогда его не видела.

— Чего заткнулась? Тебе сложно ответить? Зачем ты сюда таскаешься? Вали отсюда, поняла? Нечего тебе сюда таскаться. Я уже видеть твою… тебя не могу! Ты мне уже осточертела до тошноты!

Прооравшись, Антон падает на спину и закрывает глаза. Потрясенная, я пячусь к двери.

— Лен… — снова говорит он, не открывая глаз, не поворачивая головы. — Не езди сюда больше. Пожалуйста. Я… я не хотел хамить. Извини. Просто… я больше тебя не люблю…

44. Лена

— … И больше не хочу тебя видеть, прости… — заканчивает Антон.

— Хорошо, — глухо отвечаю я. — Я не буду больше приезжать. Буду просто помогать деньгами по мере возможности…

— Да не надо нам от тебя ничего! — снова вспыхивает Антон. — Просто уйди! Исчезни! Из дома, из нашей жизни!

Он вдруг со злостью ударяет кулаком о стену.

— Извини, — отвечаю я. Щеки пылают так, будто меня по ним отхлестали. Я не понимаю его ярости.

За спиной слышу шорох и приглушенный возглас. Поворачиваюсь к двери — на пороге стоит Вера Алексеевна, зажимая рот ладонью. А позади нее маячит Юлька, пытаясь понять, наверное, что здесь происходит.

Вера Алексеевна смотрит на меня виновато и жалостливо.

— Извините, — роняю я и быстро выхожу из комнаты.

— Леночка, подожди! — зовет меня она, но я, не останавливаясь, иду в прихожую. Слышу, как она с горечью бросает Антону: «Как ты мог?! Как ты мог…». Затем устремляется за мной и ловит у входной двери.

— Леночка, не уходи! Прошу! — жалобно стонет она, хватая меня за рукав. — Не уходи вот так! Пожалуйста…

Мне хочется отцепить ее руки, оттолкнуть ее, вырваться отсюда. Но она плачет и смотрит с такой мольбой, что невозможно не уступить. Я следую за ней на кухню. Юлька тем временем о чем-то говорит в комнате Антона за закрытой дверью. Пусть.

— Леночка, прости… прости… Ты так много для нас сделала… Если бы не ты… Я не знаю, что с ним. Антон никогда таким не был. Это всё болезнь поганая. Испортила его… довела до ручки… он так от отчаяния…

— Да, я понимаю, только…

Но Вера Алексеевна не дает мне слова вставить.

— Он одумается… он тебя очень любит, я знаю. Просто измучился… Но я не оправдываю его, ты не подумай! Мне так стыдно перед тобой, так стыдно… Прости нас, Леночка, прости его и меня…

— Пожалуйста, не надо, — прошу ее.

— Нет, нет… Ты — необыкновенная! Другая давно бросила бы его. А ты… ты не оставила Антона. Была рядом. Помогала нам все время. Целое лето работала ради него… Это… это… — Она прижимает руки к груди. — Я таких, как ты не встречала…

— Это я его покалечила! — выпаливаю наконец, не в силах больше это слушать.

— Таких как ты больше нет. Я молиться… — продолжает она по инерции и растерянно стихает. Смотрит на меня непонимающе.

— Это я у вас должна просить прощения. У вас и у Антона. И он имеет полное право меня ненавидеть. Потому что это я была тогда за рулем. Я разбила машину. Это всё я!

— Ч-что? — переспрашивает Вера Алексеевна и тяжело опускается на табурет.

Я и сама еле на ногах держусь.

— Я так виновата перед Антоном… перед вами… Знаю, что вы меня никогда не простите, такое невозможно простить, но я все равно прошу у вас прощения… Я не хотела… Не знаю, как еще искупить свою вину перед вами. Я бы всё отдала, чтобы ничего этого не случилось, но…

Она смотрит застывшим взглядом перед собой и как будто не слышит меня. И я замолкаю, не зная, что еще сказать.

— Ты поэтому, да? — наконец оживает она и поднимает на меня глаза, полные горечи. — Поэтому к Антону ездила? Только из-за того, что считаешь себя виноватой? Ты его не любишь?

Я молчу. Язык будто окаменел и не двигается. Но, наверное, она и так все понимает без слов по моему лицу.

Вера Алексеевна, зажмурившись, качает головой, будто отказывается верить. Потом снова обращается ко мне с надрывом:

— А ты вообще его любила? Хоть когда-нибудь?

Я киваю. Выдавливаю из себя:

— Да. Я так думала, что любила. Но, может, я ошибалась… принимала за любовь что-то другое… простите меня…

— Значит, это правда?

— Да, — киваю я. — Это моя вина…

— Это правда, что ты изменяешь Антону? — в голосе ее столько горечи, что захлебнуться можно.

— Что? Я…? Я… нет… я не… — от удивления заикаюсь я. — Я ему не изменяла…

— Гена Анохин… приятель Антона… на днях заходил. В среду. Сказал ему, что видел тебя с другим. Я нечаянно услышала. Сказал, что привез заказ по адресу. Дом такой богатый на въезде в Листвянку. Какого-то миллионера дом, говорят. Но сам он почти не бывает здесь. Гена сказал, там была ты. С другим мужчиной…

Я сразу вспоминаю курьера, который так странно смотрел на меня в тот день, когда мы были с Германом. И жгучий стыд заливает всё лицо. Душит. Давит.

Господи, какой позор… Я даже взглянуть ей в глаза не могу. Проще умереть на месте.

— Так это правда? Это была ты? Там с другим?

— Да… — выдавливаю через силу, не поднимая глаз. — Это правда.

У нее вырывается судорожный вдох. Опустив голову, она мелко трясется, будто плачет, но без всхлипов, без слез. Я же чувствую себя последней дрянью.

— А я же не поверила. Так и сказала, что этого просто не может быть. И Юля подтвердила. Обознался, говорю, Генка, не может наша Леночка… А Антон сразу все понял. Выгнал Генку, а сам… если б не Юля… не знаю даже…

— Простите, — повторяю я шепотом. Что еще я могу сказать?

Чувствую, кто-то тихонько тянет меня сзади за рукав. Оглядываюсь — Юлька. В джинсах, в ветровке, с рюкзаком. Молча кивает на входную дверь.

***

Мы выходим с Юлькой на улицу, но вместо остановки сворачиваем в соседний двор. Она курит, я молчу.

Разговор с Верой Алексеевной меня полностью раздавил. Я прямо по-настоящему чувствую себя больной, да вообще еле живой. Сил нет даже поплакать. И такая тяжесть в груди, будто меня каменной глыбой придавило.

Но Юлька почему-то думает, что мне так плохо из-за Антона.

— Он мне сейчас такой: не уходи… пожалуйста, Юля… куда ты… А я ему: ты обалдел? Ты сейчас мою единственную подругу обхамил, а я тут останусь? Ты себе мозг отлежал? А он снова…

Бросаю на