и удач чередуются с черными полосами бед и несчастий. В этом отношении семья Ивана и Анастасии не была исключением.

В конце 1552 года из Пскова пришла весть, что там началось моровое поветрие, названное в народе «железой». Первым ее симптомом был сильный жар, затем распухали все железы, и болезнь заканчивалась смертью. Меньше чем за год в городе умерло 25 тысяч человек. Вскоре болезнь перекинулась в соседний Новгород и там начала косить людей безжалостной рукой. Ее жертвой стал даже местный архиепископ Серапион, которого потом долго никто не решался заменить.

Еще одна скорбная весть пришла из бывшего Казанского ханства. Поволжские народы, подстрекаемые татарами, не желали платить дань, сопротивлялись царским войскам и грабили русских купцов на Волге. Недалеко от Казани мятежники построили крепость и из нее совершали разбойничьи набеги. Против них отправили отряд под командованием Б. Салтыкова, но он увяз в глубоких снегах и был уничтожен противником, надевшим легкие лыжи. Неудачей закончился поход и другого воеводы, все восемьсот человек, находившихся под его началом, были перебиты.

Наиболее осторожные члены Боярской думы стали советовать царю отказаться от победы над Казанью и вывести оттуда русский гарнизон, то есть признать походы на ханство бессмысленными, а триумф — напрасной тратой сил и средств.

Плохие известия самым печальным образом сказались на здоровье Ивана IV. Кроме того, он, видимо, заразился «железой». Внезапно у царя начался сильный жар, он метался в бреду. Все хорошо знали симптомы этого смертельного недуга и ужаснулись. Анастасия была просто в отчаянии и лишь беспрестанно молила Бога о выздоровлении дорогого супруга.

Москвичи, также очень обеспокоенные болезнью царя, толпами собирались у ворот дворца и со страхом расспрашивали слуг о состоянии Ивана. Между собой они говорили: «Видать, грехи наши безмерны, раз Небо отнимает у нас такого государя!»

Не менее других тревожились и бояре. Перед всеми стоял один и тот же вопрос: «Кто будет править страной в случае смерти Ивана?»

Самые преданные царской семье люди посоветовали больному поскорее написать завещание и официально объявить наследником своего маленького сына. Иван хотя и был слаб, но так и сделал. После того, как государев дьяк составил духовную грамоту, в Столовой палате были собраны все представители двора для скрепления ее своими подписями. Однако оказалось, что многие не хотят присягать царевичу Дмитрию — он-де слишком мал и править будут его мать, царица Анастасия, и ее братья, а Захарьиным они служить не желали.

Видя настроение знати, князь Владимир Андреевич Старицкий также отказался поставить свою подпись под духовной царя. Возмутившемуся Воротынскому он ответил: «Не советую тебе браниться и указывать мне, а то потом пожалеешь». На что смелый вельможа заявил: «Я дал душу государю своему, царю и великому князю Ивану Васильевичу и сыну его, царевичу Дмитрию. За них я готов драться со всеми, а тебе служить не хочу, и за них буду с тобой драться». В итоге в палате поднялись шум и крик, которые услышал тяжелобольной царь. Слабым голосом он повелел привести спорщиков и спросил у них: «Кого же вы думаете избрать в цари, если отказываетесь целовать крест моему сыну? Дмитрий и в пеленках для вас государь законный. Вы ведь не раз мне крест целовали и обещали мне и моим детям верно служить. Разве вы все это забыли?»

В ответ отец царского любимца Алексея Адашева, окольничий Федор, сказал следующее: «Тебе, государю, и сыну твоему, царевичу Дмитрию, мы готовы служить, а Захарьиным, Даниле с братиею, мы служить не желаем. Мы и так много пострадали от бояр в твое малолетство». Иван промолчал. Силы покидали его, но больше всего он страшился за свою горячо любимую супругу и сына. Ведь в случае воцарения другого претендента участь их оказалась бы горькой. Анастасию ждало пострижение в отдаленном и убогом монастыре, а Дмитрия — скорая и безвестная кончина в темнице. Такой всегда была судьба нежелательных соперников.

К вечеру верные слуги донесли царю, что многие бояре подписали его духовную. Среди них: И. Ф. Мстиславский, В. И. Воротынский, Д. Ф. Палецкий, И. В. Шереметев, М. Я. Морозов и все Захарьины-Юрьевы. Однако нашлись и такие, которые во дворце и на Соборной площади откровенно говорили: «Лучше служить старому, чем малому, и раболепствовать перед Захарьиными», — и без стеснения прославляли мужество и государственный ум Владимира Старицкого. Сам же претендент на царский венец вместе с матерью собирал у себя в доме воинских людей и раздавал им деньги, как бы заранее вербуя в свои помощники и сторонники.

Поведение двоюродного брата глубоко возмутило Ивана. Ведь, начав царствовать самостоятельно, он освободил родственника из темницы (где Владимир содержался по указанию Елены Глинской), приблизил к себе, осыпал почестями и дарами, позволил жениться и обустроить свой дом в столице (хотя, как удельному князю, тому полагалось жить в Старице). За все царские благодеяния двоюродный брат собирался отплатить самой черной неблагодарностью. Да и на престол он почти не имел прав, поскольку был сыном самого младшего, пятого по счету, удельного князя.

Из последних сил царь вновь приказал позвать бояр и обратился к ним с такими словами: «В последний раз требую от вас присяги сыну моему. Целуйте крест перед ближними князьями моими, Мстиславскими и Воротынскими». Затем он повелел остаться наиболее верным людям и попросил их не допустить вероломного убийства царевича Дмитрия: «Спасите его, бегите с ним в чужую землю, куда Бог укажет вам путь». Захарьиным же он сказал: «Что ужасаетесь? Поздно щадить вам мятежных бояр: они вас не пощадят, первыми станете мертвецами. Будьте мужественными и вступите в бой за сына моего и за его мать. Не дайте жену мою на поругание изменникам!»

Летописцы ничего не сообщили о том, что чувствовала, что переживала Анастасия в дни болезни мужа. Об этом можно только догадываться. Ее душу терзал страх: за тяжелобольного Ивана, за судьбу младенца Дмитрия, такого выстраданного и долгожданного, за свою собственную участь. Горше всего то, что сама она ничего изменить не могла. Все в руках Божьих, и ей оставалось лишь горячо, до исступления молиться ему.

Болезнь отчетливо показала Ивану Васильевичу, кто его верный друг и помощник, а кто готов изменить и предать в трудную минуту. Особенно удивило царя поведение, казалось бы, верных соратников и участников всех его реформ: Алексея Адашева и духовника, благовещенского священника Сильвестра. Первый вроде бы подписал духовную грамоту, но его отец баламутил бояр и убеждал их не служить Захарьиным. Второй вообще выступил ходатаем за Владимира Старицкого и убеждал Ивана помириться с