— Ви що, с глузду зъихалы?!! — почти кукарекнул я, отъезжая на жопе подальше от психопатки и поджимая под себя ноги.

— Давай-давай, мой эрудированный.

— Ни за что! — отчеканил я, — Хрен там плавал и нырял. Ни в жизнь. Удерживать себя — было больно! И неприятно! А сдвигать так вообще кошмар!

— Витя…, — предприняла воззвать ко мне ученая, — Ты мне веришь?

— Относительно, — осторожно признался пытающийся вжаться в угол я, — Как и завещал нам товарищ Эйнштейн. Всё относительно! Кроме моего нежелания повторять то, через что я прошёл!

— Так, давай зайдем с другой стороны. Поговорим как логик с логиком, — подняла пухлые ручки она, — Смотри, любой адаптант проходит трансформацию за пару недель после объединения с артефактом, так? Так. Что за это время происходит? Источник у него уже есть, изначально, а значит, организм готовится. Медленно и последовательно рекомбинируются гены неизвестным нам, но безопасным для жизни человека способом. Обычный хомо сапиенс за это время превращается в неогена всегда спокойным и почти безболезненным для него способом. Ты — нет. Твоим родителям достались крайне мощные и свежие радужные артефакты, которые, как я подозреваю, хоть и почти никоим образом не воздействовали на их внешность, но реконструкцию генома проводили весьма глубокую. Это как… представь себе передачу про спортлото, где ведущему нужно достать около десяти миллионов шариков с цифрами? Он их может доставать быстро, может очень быстро, но времени это займет много. Итак, моя теория заключается в том, что надежда твоих родителей на совместного ребенка оправдалась только за счет того, что они действительно успели тебя зачать раньше, чем процесс трансформации затронул их способности к размножению. Но… тебе достался неполный геном. Два огромных… генетических кубика-рубика, которые продолжают вращаться, перебирая комбинации. И только если происходит нечто, что случилось вчера, либо до активации источника… хлоп! Раз! Что-то в тебе становится стабильным. Навсегда. Сейчас ты должен превратиться, Витя, но не позволить себе накрыть меня. Это выйдет легко, я уверена настолько, что готова рискнуть, слышишь?

— Либо вы приняли препарат, изменяющий сознание, — хрюкнул я. Нет уж, именно моя роль ошеломлять логикой, эрудицией и интеллектом, изливающимися из уст 18-летнего сперматозоида. Ученые должны выражаться примитивно, но ясно.

— Умный мальчик. А теперь не **и мне больше мозги, а делай как сказано! — из-под маски доброй понимающей тетушки с рыком выглянула голодная до горящих изб и бегущих коней русская женщина. Ржать в этот момент меня бы не заставили никакими плюшками.

Ну и пошла она, тетка страшная!

Я знал, что может быть больно. Боялся этого до ледяного пота на пятках. Слишком страшная боль, слишком жуткие ощущения ломающегося всего и везде тела, а хуже всего — холодный разум, воспринимающий эти деформации псевдоматерии как некие обезличенные данные. Нет, не так. Хуже всего, когда ты снова живой, дышащий, а на тебя накатывают воспоминания. Не на сознание, хрен бы с ним, а на тело. Слышали, мои несуществующие товарищи, о гипнотизерах, способных заставить пациента поверить, что его обожгли сигаретой? Ожог появляется. Тут тоже самое, только без внешних повреждений, но в мозгах? О… там все хуже, чем ожог.

Но я всё равно превратился. Человек — трусливое, слабое и жалкое животное, но в нем большой потанцевал! Можно раздраконить его разум возмущенный, и он, гордый и разумный, с криком и поясом шахида бросается навстречу своим 60-ти девственницам. В его груди может биться сердце героя, и человек идёт на смерть за страну, родных, красное знамя, во имя богов, императоров и даже их всех, вместе взятых. А еще есть логика.

Логика мне сказала, что так или иначе, но превращаться придётся. Местные условия — идеальны.

…и я превратился.

В жизни каждого нормального человека, наверное, вообще всех, что когда-либо рождались, наступает такой момент как запор. Ну вот не заходишь ты по большому пару-тройку дней к незаменимому своему белоснежному другу. А потом как зайдешь! Как выдавишь… нет, как вылетит из тебя всё накопившееся, всё ненужное, всё тяготящее! Как ты потом всё это увидишь! Как скажешь тихонько «ого!»! С придыханием! Как пойдешь потом походкой, приобретающей легкость и свободу с каждым новым шагом!

Вот приблизительно такое же, только в тысячу раз сильнее, испытал я. Именно испытал. Теперь я чувствовал в этой форме! Далеко не только чувствовал!

Неслышно вопя от охватившего меня восторга, я, вытянувшись узкой белой многометровой глистой, суматошно нарезал круги по стенам камеры, с большим запасом огибая сидящую на койке женщину, оживленно жестикулирующую и издающую ртом очень неприличные звуки, призывающие целый ряд ученых мировой и региональной величины как следует лизнуть у дражайшей Нины Валерьевны, ибо они козлы тупые и ограниченные, а она — маладец!

Это было волшебно. Это была потрясающая, немыслимая, восхитительная, совершенно непредставимая раньше свобода! Пусть я был велик, пусть был жутко похож на огромную и чрезмерно длинную змею (червяка), но при этом передний конец этой змеи (червяка!) летел туда, куда стремилась мои душа и разум!! Летел!

Наяву, а не во сне!

— Алена, включи вентиляцию на пятерку, — зачем-то попросила странное пришедшая в себя Нина Валерьевна, — Что-то Витя увлекся.

И мне тут же стало грустно. Плохо быть длинным червяком из дыма, которого пытаются выдуть из помещения. Далеко не так плохо, как раньше, когда приходилось тужиться всем мозгом, стараясь не всосаться в вытяжку, но достаточно, чтобы любые мечты о полете Великого Белого Глиста под синим небом Стакомска потускнели и потрескались. По крайней мере пока.

Пришлось скукоживаться обратно, утешая себя мыслями, что у меня есть свои апартаменты, с закрытыми объёмами и Палатенцом. Там и налетаюсь!

— Ну вот, Витя, с этим тебе теперь и работать, — вновь улыбнулась мне куратор, — Теперь это полностью стабилизированная способность. Контроль ты уже показал неплохой, но я верю, что ты сможешь овладеть ей куда лучше. А теперь собирайся домой, тебе завтра на учебу. Мы пока будем продолжать вести подготовку для тестирования твоего тумана. Кое-что вроде намечается.

Уходя, я не заметил, как Нина Вальерьевна, проведя рукой по плиткам стены, впритирку к которой я носился, подняла брови, рассматривая свои пальцы, слегка тронутые влагой. И как потом она неслась в лабораторию, крепко сжав кулак, тоже не видел.