Кстати, первую попытку Кардена зло высмеяли в пам флете-проспекте, изданном якобы конкурирующей «Компанией жизни, смерти и жизни после смерти». Рифмованные куплеты за подписью Бернарда-Черного-Плаща предлагали инвесторам миллион акций всего по фунту за штуку, с тем, чтобы превратить отвратительные, темные и зловонные могилы в по-домашнему уютное местечко:

«Похороны в праздник мы превратим для вас. Без всякого сомнения, у нас все — высший класс! Все правила искусства используем мы, чтоб Вы, как парижанин, легли в изящный гроб».

«Проспект» также обещал заменить похоронную проповедь ликующим пением и построить при кладбище роскошный отель, где скорбящие смогут насладиться вкусной едой и выпить вина, а дважды в неделю — сплясать под музыку «живого» оркестра вальсы и кадрили. В заключение все тем же напыщенным слогом компания обещала вернуть к жизни давно умерших, «Конечно, если вырастут акции компании / иначе станут прахом все наши обещания».

Намек в последнем куплете был совершенно очевиден. Идея привлечь коммерцию, чтобы создать приличные санитарные условия на городских кладбищах казалась большинству горожан оскорбительной, чисто торгашеской — нечестивым союзом между английским стяжательством и французской любовью к «сладкой жизни» (douceur de vivre), которым не место на кладбище, среди священной тишины смерти. Сын Пьюджина Огастес-младший, великий дизайнер и архитектор, зло высмеял коммерческий подход к кладбищам в своей «Апологии возрождения христианской архитектуры в Англии» (1843 г.). Как и другой его труд, «Контрасты» (1836 г.), «Апология» стала манифестом возрождения неоготического стиля в Англии, не только прославляющего эстетическую красоту зданий, но и поддерживающего в обществе моральный дух. Еще в 1820-х годах Пьюджин-старший изложил свои взгляды на готическую архитектуру, обратив тем самым внимание общества на период в истории и архитектурный стиль, который раньше казался варварским, скучным, и отдающим античной затхлостью. В публикациях молодого Пьюджина звучит полемика, направленная против классического стиля в искусстве и аргументы в пользу возрождения английской готики, не как модной, живописной «подделки», но в целях спасения души нации от многовекового «языческого» поклонения иностранным идолам — Греции, Риму и Мамоне.

На листе IV «Апологии» [рис. 43] мы видим парадные ворота на «Новое центральное кладбище для всех конфессий» в египетском стиле — пародию на ворота на кладбище Эбни-парк, построенные по проекту Уильяма Хоскинга в 1840-м году. Египетские обелиски и римские урны в изобилии толпятся вокруг центральной часовни. Такая веселая эклектика была действительно характерна для памятников и надгробий частных кладбищ, составивших «Великолепную семерку» (Эбни-парк, Бромптон, Хайгейт, Кенсал-Грин, Норвуд, Нанхед и Тауэр-Хэмлетс). Сочетание различных архитектурных стилей оставалось популярным на протяжении следующего столетия, хотя египетские и греческие мотивы после 1880-х годов уступили пальму первенства «кельтским крестам».

Рис. 43. «Новое генеральное кладбище для всех конфессий». Пьюджин, «Апология», 1836 г.

Именно эта разношерстная компания памятников и придает кладбищам их главное очарование, по крайней мере, в наших глазах. Однако для рыцаря, начавшего крестовый поход «За Готику!» они были образцом безвкусия и архитектурной неразборчивости. Как спроектированные Нэшем террасы Риджент-парка, ворота на Центральное кладбище Пьюджина выполнены из кирпича и покрыты штукатуркой «под камень». Таким образом, нарушается еще одно требование готической архитектуры — чистота материала. Надпись на воротах гласит:

«Следите за ценами!», новенький, только что запатентованный омнибус Шилибира (помесь катафалка и кареты) ждет первых «пассажиров» — здесь принимаются заказы на похороны людей любых конфессий, на создание памятников любой конфигурации. Для Пьюджина такая толерантность означает одно: здесь из таинства, священного действа, смерть превратили в объект коммерческого использования. Об этом говорит и плакат на одной из стен: «Кладбище никак не связано с переходом на тот свет».

Здесь за хорошие деньги доступны любые услуги, однако все они по большому счету бесполезны, мелки по сравнению с величием смерти. В 1848 году в анонимном памфлете деятельность похоронной компании связали с ажиотажем на бирже, назвав ее «вокзалом для отправки на тот свет». В нем также говорилось о разрушительном влиянии для умов англичан «парижского тщеславия», превратившего Пер-Лашез в «монументальный хаос». К середине девятнадцатого века евангелическая сосредоточенность на духовном возрождении и спасении души, распространенная в 1810–1820-х годах, потеряла прежнюю привлекательность, а видение «небес» из абстрактного представления о блаженном союзе с Иисусом превратилось скорее в сценки радостных семейных встреч. Однако в первой половине девятнадцатого века лондонцы еще не были готовы рассматривать кладбище (по выражению Бернарда-Черного-Плаща) как «уютную гостиную».

Да и архитекторы не были готовы создавать подобные кладбища. Хотя сэр Джон Соун, сэр Джеффри Уайатвилль и другие видели большой потенциал в романтике средневековой и египетской погребальной архитектуры, они не желали сотрудничать с Центральным управлением кладбищ или участвовать в проводимых им конкурсах. Конкурс Управления не смог привлечь более или менее выдающихся архитекторов. Уайатвилль категорически отказался выступать консультантом при создании Кенсал-Грин, заявив, что, по его мнению, «очень немногие архитекторы захотят вмешиваться в существующий порядок вещей». Новомодные кладбища, конечно, означали новые заказы, но от них попахивало крамолой — в основном из-за явного подражания Парижу, городу атеистов и запятнавших себя монаршей кровью революционеров.

Решение архитектора отражало общую обеспокоенность тем, что «переселение» мертвых из суровой, траурной обстановки приходских церквей в «парки увеселений», предназначенные для того, чтобы (по словам Кардена) «предоставить непостижимому… слиться с Природой», может оборвать хрупкие нити, связывавшие лондонцев со своими предками. Каждый раз, проходя мимо могильных плит на пути в церковь и обратно, лондонцы не только вспоминали о бренности всего сущего, (и с новым рвением начинали заботиться о состоянии своих душ), но и невольно рассматривали умерших как своих соседей. Ведь любое общество и есть единая, непрерывно текущая смена поколений, даже если постоянная «эмиграция» стариков на кладбище делает эту «непрерывность» немного надуманной.

Приходское духовенство в значительной мере существовало на погребальные пожертвования — в случае Мэрилебонского прихода, они составляли 40 % общего приходского бюджета — и новые кладбища представляли серьезную угрозу для этого источника дохода. Поскольку Центральное управление и другие похоронные компании нуждались в поддержке церковных властей, хотя бы для того, чтобы освятить англиканскую «секцию» кладбища, было решено составить прейскурант на ритуальные услуги. Он был согласован с епископом Лондона, а также со священниками некоторых других приходов. Ректор церкви Сент-Мэрилебоне из противника идеи создания кладбища Кенсал-Грин превратился в ее ярого сторонника, но лишь после того, как выторговал себе дополнительно два шиллинга шесть пенсов за отпевание сверх платы, согласованной с епископом.