и сел на берегу. Аня села рядом, но потом резко встала и стала набирать соль в подол платья. Набрав достаточно, она подошла к воде и высыпала. Наклонилась и попробовала снова.

– Да, Ян, она становится соленой!

Ян улыбнулся одним уголком рта. Аня рассмеялась и снова набрала полный подол соли, и снова опрокинула ее в реку, и вернулась обратно, и набрала еще. Она уже обсохла и согрелась, процесс полностью захватил ее, было весело бегать по соленому берегу, пританцовывая и что-то напевая, только саднило порезанные пальцы и дубел подол платья.

– Горя не будет, – бормотала она, набирая соль. – Будет море.

Аня не знала, сколько подходов к реке и обратно она уже сделала, но в какой-то момент пальцы стало жечь уже очень сильно, и она обернулась, ища поддержки, но Яна на берегу уже не было.

Аня села прямо на сумку и попробовала воду на вкус. Вода была пресной.

– Как странно, – сказала она. – Неужели я больше никогда не увижу птиц?..

– 7–

– Мама, послушай, какой мне сон приснился.

– Какой? – Аня погладила Иду по волосам и подала одежду.

– Как будто мы полетели в космос и увидели там какую-то другую планету, – сказала Ида, натягивая носок. – Ну, неизвестную. Цветную такую. И там были люди, которые хотели, чтобы все другие миры стали с ними рядом. А мы хотели их обмануть, потому что это они как-то неправильно решили. И мы знали, что если миры, в смысле планеты, уходят со своих мест, то получается горе…

Ида оделась и встала на кровати в полный рост.

– А еще мне снилась девочка из «Семейки Адамс», сидящая на унитазе наоборот. Она сидела и говорила: «Ну и что дальше, куда руки-то девать?»

* * *

Склонившись над столом, Аня делала витражный потолок. Макетный нож в желтом корпусе скользил в ее пальцах, в мастерской играла музыка. Аня подпевала, вырезая на стекле кусочки неба, и чувствовала себя вполне сносно: за работой ей всегда было лучше, движения рук словно освобождали голову от мусора. Она отлепила обрезки пленки и бросила их в стоящий рядом пластиковый контейнер. Звякнул телефон, ненадолго приглушив музыку. Аня открыла сообщения и увидела фотографию.

На фото был морской пейзаж. Темно-синие воды огибали небольшой островок в левой верхней части. Островок был покрыт редкой растительностью с большими каменными проплешинами. По морю шли корабли. Их было несколько: два белых парусника отчетливо различались, еще несколько терялись где-то вдали. По центру фотографии громоздилась светло-серая бугристая скала, окруженная деревьями и кустарниками. На скале сидел Ян – с голым торсом и фуражкой на голове, из-под которой беспорядочно торчали белые волосы. Козырек фуражки бросал на лицо тень. Взгляд у него был игривым, левый глаз слегка сощурен, а во рту зажата какая-то ветка.

Она ощутила прилив нежности и написала:

– Мне нужно тебя увидеть.

Ян не отвечал.

– Звучит, конечно, утопично. Вся моя жизнь – одна сплошная утопия.

Мастерская вдруг начала наполняться водой, которая хлюпала под ногами и заливала края стоящих на полу стекол. Аня посмотрела на диван, и ей показалось, что он стал серым, словно скала на фотографии. Сверху, взгромоздившись на спинку, сидел Ян, держа зубами какую-то веточку, похожую на можжевеловую, и молча смотрел на Анин стол.

Аня подошла к дивану и протянула руки, но вода накатывала откуда-то снизу и не давала ей сделать еще один шаг, чтобы дотянуться.

Вода поднималась быстро и уже затопила тумбочки. Ящички выдвинулись сами собой, их содержимое выплыло наружу, и теперь по поверхности воды беспорядочно плавали бумаги – договоры, эскизы и акты выполненных работ.

Ян поймал в руку один из листков и сложил из него бумажный кораблик.

– Гдже ест твое сэрце, о, гдже ест твое глупе сэрце…[109] – тихо напевал он, потом рассмеялся, прыгнул в воду и выплыл в одно из окон. Аня вздохнула, взяла сумку и открыла дверь. Вода вылилась в коридор.

Пора было уходить – завтра операция. Аня шла по коридору, и за ней по пятам тянулась длинная вереница маленьких белых парусников.

Через четыре месяца она будет так же идти по коридору мебельного цеха. Идти, чтобы открыть дверь и обнаружить стеклянного «уродца». Идти, чтобы услышать знакомую песню – и увидеть трещину на стекле. И задуматься всего на секунду: откуда она взялась?

Это была тайна. Станет ли она явью – как стала явью та, тринадцать лет назад?..

* * *

Семнадцатилетняя Аня часто появлялась в музучилище, где раз в месяц, по пятницам, Николай Александрович собирал друзей-музыкантов, иногда приглашая выступить учеников.

Сейчас пятница, и она опаздывает. Когда она была здесь месяц назад, ей сказали, что она может приходить, когда захочет, не дожидаясь приглашения. Она чувствует радость, гордость и самой себе кажется взрослой. Аня легко вбегает по ступенькам, перепрыгивая через одну. Сейчас пятница, наверняка все уже в сборе – обычно начинают в семь, а сейчас уже половина восьмого. Она волнуется, что пропустит что-то интересное, к тому же – опаздывать нехорошо.

Прибежав на второй этаж, немного запыхавшись, она бежит к знакомой двери, из-за которой доносится пение.

– С якоря сниматься, по местам стоять. Эй, на румбе, румбе, румбе так держать!

Аня узнает голос Агаты и радуется, что сейчас они увидятся. Агата редко приходила сюда, ссылаясь на сильную занятость. Последние полгода она не приходила совсем и почти две недели не появлялась в школе. Аня думала, что Агата заболела. Николай Александрович говорил, что собирается ее навестить, и всей студией они писали для Агаты записки с пожеланиями здоровья.

Аня бежит, до двери остается совсем немного. Она слегка нервничает, что никого не предупредила, но тут же успокаивает себя: ей сказали, что она может приходить, когда захочет. Вдруг к голосу Агаты присоединяется голос Николая Александровича, и звучит дуэт:

– Дьяволу морскому Свезем бочонок рому, Ему не устоять!..

Аня улыбается широко-широко, слыша, как здорово у них получается, и добегает наконец до двери, и берется за ручку, дернув ее случайно слишком резко, и на ходу, открывая дверь, весело говорит громким шепотом:

– Простите, что опаздываю!

Голоса замолкли, и песня оборвалась на полуслове. Аня увидела, что кроме Агаты и учителя в комнате никого нет.

Николай Александрович сидел в джинсах, без рубашки, и держал в руках маленький бутылек. В руках Агаты тоже был бутылек, и больше не было ничего – ни в руках, ни на руках, ни на ногах. Она была голой и какой-то ослепительно белой, только рыжие волосы закрывали ей спину.

Аня застыла, не веря