Учитель смотрел на нее с широкой улыбкой. Должно быть, Николай Александрович очень ею гордился – он ведь учил ее петь с семи лет. И вот Агата, такая взрослая и красивая, готовилась к выступлению на международном вокальном конкурсе.

– Эй, моря-а-а-а-як!..

Голос у Агаты был сильный и чистый. Когда Аня слушала эту песню в ее исполнении, все в ней словно выворачивалось наизнанку. Она думала о том, что никогда не сможет так петь. А еще она вспоминала о таинственном морском дьяволе, живущем где-то под водой и тянущем щупальца к берегу.

– 6–

– Давно начались проблемы? – спросила врач, надевая перчатки.

Аня внутренне сжалась в ожидании осмотра, говоря себе, что это обычное, рядовое дело, к которому давно уже пора было привыкнуть.

– Да. Последние два года цикл был нерегулярным, но сейчас… – Аня споткнулась на полуслове, чувствуя, как в нее вводят холодную руку. – Сейчас я вообще перестала понимать, что происходит.

– Здесь больно?

Врач грубо пальпировала Анины внутренности.

– Да.

Привыкнуть к этому было невозможно.

– Это ведь уже не первая киста, насколько я помню?

– Да, были функциональные несколько раз. Обычно рассасывались.

– Эта не рассосется. Пойдете на удаление. Одевайтесь.

Каждый такой осмотр был похож на изнасилование. Аня одевалась, слушая монолог врача за шторкой.

– Готовьтесь. Собирайте анализы. Кровь здесь, терапевта и маммолога пройдете в поликлинике… – Врач вдруг замолчала и серьезно посмотрела на Аню, когда та села у стола. – Анна Ивановна, я давно уже вас наблюдаю.

Аня посмотрела на нее со страхом, словно сейчас ее в чем-то уличат.

– Если вы не измените что-то в своей жизни, вас каждый месяц скоблить будут. – Врач достала листочек из большой папки. – Сейчас я выпишу направления. Поставите печати в регистратуре. Если снова будет кровотечение, вызывайте «Скорую». Сколько, вы говорите, было кровотечений за последний месяц?

– Четыре.

Врач покачала головой, дала Ане в руки стопку бумаг и сказала:

– Пригласите следующую женщину.

* * *

Заповедное место, в которое Аня приехала с Владом, было несравнимо приятнее анапских пляжей. Но недавняя ссора тяготила Аню – больше, чем едва заметный живот.

Утром она проснулась от мелькнувшего солнечного луча и звука застегивающейся молнии. В палатке было душно и чем-то нестерпимо воняло. Аня оделась и вышла наружу.

Влад сидел у костра.

– Я хочу дыню, – сказала Аня.

Кроме Влада у костра сидело еще несколько человек, и они умиленно взглянули на Аню, а потом на Влада. В их взглядах был неоспоримый вердикт, и Влад встал, разводя руками.

– Ну ок, щас пойду добывать дыню.

Он двинулся куда-то в сторону, потом остановился и сказал:

– А может, яблок поешь?

– Они кислые и червивые.

– Зато домашние, местные.

– Меня от них тошнит.

– Тебя от всего тошнит.

Аню действительно от всего тошнило. Тошнило, когда она ложилась в гамак, и солнце над головой начинало раскачиваться, как светящийся маятник. Когда лежала в палатке, дыша спертым воздухом. Когда сидела на берегу, ловя запахи готовящейся еды.

Влад ушел, и Аня села у костра, шевеля палочкой горящие угли. Она старалась не смотреть вокруг и никого не видеть. От людей ее тоже тошнило.

Нет, люди были неплохими. Многих она знала и раньше. Лизу, например, которая была организатором концертов в Москве. Ее мужа, с которым Влад каждый вечер уходил пить куда-то в горы. Еще одну молодую пару, постоянно целующуюся на берегу. Парня, часто играющего на гитаре. Девушку по имени Саша.

Аня взглянула на Сашу. Это была девушка лет семнадцати, точеная брюнетка с высокой грудью, которую она не трудилась скрывать. Она почти всегда ходила голой, одеваясь только под вечер. Но так здесь делали многие, и никто не обращал внимания. Аня тоже не обращала внимания – на ее гладкое загорелое тело без единой растяжки или морщинки. На то, как Влад моет по ее просьбе яблоки. Аня смотрела, как Саша ест червивые яблоки, и ее тошнило.

Влад вернулся на удивление быстро. В руках у него был большой арбуз.

– Влад, но я же просила дыню!

– Ты тут в супермаркете, что ли? Что нашел, то и принес. Могла бы сказать «спасибо».

– Спасибо, – сказала Аня и ушла к морю.

Она стояла, глядя на бирюзовые волны. Здесь действительно было очень чисто и красиво, не то что в Анапе. Под ногами были гладкие камни, и Аня постоянно поскальзывалась, теряя равновесие, и от этого не могла нормально войти в воду.

Влада раздражало, что она всем недовольна и постоянно торчит в палатке.

Аню раздражало, что Влада никогда нет рядом.

Она постояла немного на берегу и вернулась в палатку, зная, что снова не будет ни есть, ни плавать.

Когда Аня проснулась, было уже темно. Ее накрыла духота, и резко захотелось свежего воздуха. Она надела джинсы и майку и вылезла из палатки, накрытая дурнотой, словно целлофановым пакетом, и двинулась к морю. Было темно, над головой светили маленькие звезды и большая розовая луна. Аня подумала, что вот наконец она окажется у моря ночью и увидит планктон, который светится на глубине, ей так хотелось увидеть этот планктон, но каждую ночь она предательски засыпала, не в силах бороться с усталостью и тошнотой. Она шла, и сквозь целлофановый морок слышала шум прибоя и, кажется, даже различала тусклое сияние где-то впереди. Но тут ее взгляд уловил какое-то странное движение на берегу. Она долго не могла понять, что там происходит, ей показалось сначала, что там лежит большая белая собака, сегодня днем она видела собаку на берегу, – может, она и сейчас лежит на том же месте? Но вдруг силуэт собаки словно разделился надвое, и Аня увидела два тела, два голых белых тела. Она подумала сначала, что это, может быть, Лиза с мужем, и обернулась к костру. Лиза сидела там. Там были все. Аня стояла между костром и морем, и пакет дурноты схлопывался на ее голове, все туже стягивая рот. Все видели, что она там стоит, а Влад и Саша трахаются на побережье. Но так здесь делали многие, и никто не обращал внимания.

Аня пригляделась. Глаза застилал целлофан, но сквозь его мутную оболочку она все явственней различала лицо Влада, его руки, обхватившие Сашину грудь, ее запрокинутое лицо. Аня старалась дышать глубже, но каждым вдохом она только втягивала в рот целлофан, а потом выдувала его обратно. По мере того как заканчивался воздух вокруг головы, в ней нарастала бешеная злость, и движения целлофана становились частыми, и пакет втягивался все глубже в рот, после чего раздувался большим пузырем, словно шлем