Даже убийство инспектора, сунувшего свой нос в чужие дела.

Сам виноват. Ему предлагали хорошие деньги и мировую…

О песках Сакхети, куда более молчаливых, нежели болота. О жестоком солнце, красных скалах и стервятниках, что кружились, чуя добычу. Куда человеку выбраться из западни, в которую угодил он по собственной глупости?

Сила ему не поможет.

Красные скалы напоены железом. И потому…

Он и сам не помнит, как выбрался. А если бы Тельма глянула, то, глядишь, и сообразил бы. Или… Зверя стоило поблагодарить? Зверя ошейником из железа не удержать.

Рассказал бы о кукурузных полях и их хозяевах с дурною привычкой скармливать земле чужаков. Жертва. Не низвергнутым, отнюдь, но земле, чтобы родила, иначе она сама соберет свой урожай.

О чуме.

И жадности, заставлявшей искать промысел в запретных местах.

Об одичавших мертвецах и белоколпачниках, что норовили вычистить поселки от остатков индейской крови. И речь отнюдь не о масеуалле, там, за пределами Нью-Арка, который ныне воспринимался, как отдельная страна, осталось много потомков иных племен. И они проклинали тот день, когда поверили чужакам.

О кострах. Кольях. Петлях.

О вынесенных приговорах. О маленьких городках, в каждом из которых существовал собственный закон. И чужаку инспектору было не понять его. О чувстве беспомощности: Мэйнфорд знал: что бы он ни сделал, скольких бы ни отправил на каторгу, это ничего не изменит.

Уйдут одни.

Появятся другие.

И порой возникало желание плюнуть. Бросить все. Вернуться в заброшенный замок на берегу моря и провести в этом каменном укрытии остаток дней. Что мешало? Упрямство? Или глупая вера, что однажды его усилия будут вознаграждены?

Кем?

Мэйнфорд не знал.

И конечно, если останется жив, он спросит у Тельмы. У нее можно. Она поймет. Она и так видела больше, чем кто бы то ни было. И если не отвернулась, то в этом есть смысл. Но все это еще случится. Быть может. А пока… пока ему придется говорить о Нью-Арке.

О голосах.

И об улицах, которые пустели с наступлением темноты. О заколоченных окнах, о дверях, обитых железом, размалеванных символами, которые, впрочем, не способны были защитить от ночных гостей.

Об этих гостях, собиравших дань с каждого, кто готов был платить.

А если нет…

…девочка, распятая на кровати. Ей едва ли исполнилось тринадцать. Она была жива и живой осталась, если безумие можно назвать жизнью. В «Тихой гавани» ей нашлось место, и это было все, что Мэйнфорд мог для нее сделать.

…мужчина, прибитый к стулу. И еще одна женщина, она была уже стара, а потому ее убили быстро. Отчасти милосердие.

…старая бойня и сицилийские боевики, подвешенные на крюках, выпотрошенные…

…стрельба.

…и резня.

Запах крови, всегда и везде, настолько въевшийся в тело, что от него не спасало и дегтярное мыло. Ощущение полного безумия, которое не остановить.

Вельма в черном вдовьем платье.

С платочком. С семейным юристом, бледным и дрожащим, но отнюдь не от страха перед полицией. О нет, недовольства Вельмы он опасался куда сильней. И говорил, слегка заикаясь, требовал доказательств, обвинял в душевной черствости… грозился встречными исками.

А Вельма смеялась.

Нет, естественно, не вслух, это было бы слишком. Но взгляд ее, манера держаться — все было насмешкой.

Вызовом.

— Из-за чего все началось? — уточнила Тельма, устраивая голову у него на плече. Мэйнфорд не имел ничего против.

— Война?

— Да.

Простой вопрос. Очевидный. На первый взгляд очевидный, но…

Почему Мэйнфорд никогда не задавал его себе? Не потому ли, что имелся не менее лживо-очевидный ответ?

— Ее мужа убили…

— Кто?

— Так и не удалось выяснить. Он многим поперек горла встал, — Мэйнфорд закрыл глаза. У него с памятью отношения были сложные. — Среди наших имелось мнение… не самое популярное мнение, но все же, что над этим ублюдком кто-то стоял… кто-то состоятельный и при власти. Способный прикрыть задницу не хуже, чем альвийская магия, иначе он бы не протянул столько. Да, посадить его, благодаря усилиям Вельмы, было затруднительно. Но ведь есть и иные… способы.

Она не стала уточнять, какие именно.

А вот Мэйнфорд добавил:

— Это легенда… одна из многих, которые ходят по Управлению.

Нынешнее дело буквально соткано из легенд.

— Если плохо себя вести… очень плохо… если потерять край, то однажды за тобой явится Ликвидатор. Его никто и никогда не видел, однако почти все уверены, что он существует. И все ждали, когда же этот долбаный Ликвидатор приберет грешную душонку Ги… а он все не шел и не шел… пока однажды Ги не обнаружили. Его не просто убили. Его посадили на кол, точнее, на пику от ограды здания мэрии, но она вполне себе кол заменила. Вскрыли брюхо, вывалили кишки. А в живот засунули живую крысу…

Мэйнфорд осекся: все же не самой лучшей идеей было рассказывать такие подробности.

— Там еще хватило… в общем, потом установили, что умирал этот ублюдок долго, мучительно. А при этом никто и ничего не видел, не слышал и вообще… несколько дней царила полная тишина. Красть и то перестали со страху. А потом кто-то решил, что женщина, даже если она альва, не удержит клан. И началось…

Он замолчал, пытаясь вспомнить, что именно упустил.

А ведь упустил же.

Приход?

И легенда, которую пересказывали шепотом, но все до последнего уборщика соглашались: Ги заслужил свою поганую смерть, каждую секунду агонии… нет, не то.

Раньше.

Первая стычка.

Ресторан, в котором боевиков Вельмы расстреляли, а с ними и парочку посетителей. Ответный удар и перестрелка на углу Шаппей-стрит, после которой остался с десяток трупов.

Нет. Не то…

Что-то должно было случиться раньше, что-то довольно простое и, очевидное, потому и оставшееся незамеченным.

— Ее сын, — Мэйнфорд открыл глаза. — Незадолго до этого погиб сын Вельмы… точнее, Ги самолично перерезал ему глотку. Заподозрил, что сынок метит на его место…

Идиот.

Все они идиоты, если пропустили такое.

— По официальной версии его убили при попытке ограбления, но все знали правду. Ги не скрывал. И наши… информаторы шептались, как он хвастал, что избавился от выродка.

— И она его убила?

— Вполне возможно. Знаешь, такую версию ведь не рассматривали даже. Привыкли, что Вельма всегда стояла за ним. Было время, когда к ней пытались найти подход. Это же какой свидетель… Старшую кровь не запугать. Да и домой она хотела вернуться… так думали… но она всегда оставалась верна избраннику.