С одной стороны, недавние успехи османских завоевателей провоцировали самую настоящую туркофобию, которая привлекала внимание к судьбе византийских христиан. С другой – ведущие деятели Реформации, которая набирала обороты на германских землях, видели в православной церкви потенциального союзника в борьбе против католической церкви и проявляли особый интерес к православным традициям. Сам Мартин Лютер весьма доброжелательно относился к православным, признавая, что их верования гораздо ближе традициям раннего христианства, а евангелический реформатор Филипп Меланхтон даже пытался начать переписку с патриархом Константинополя. Они отправили друг к другу послов, но вскоре выяснили, что, несмотря на наличие общего врага, их самих разделяли непримиримые противоречия. Одним из наиболее острых вопросов стало почитание икон, которое ценой больших усилий было одобрено православной церковью в эпоху иконоборчества (см. главу 4), а протестантами приравнивалось к идолопоклонничеству. В дальнейшем отношения между двумя течениями оставались сдержанными, но в целом довольно дружескими.

В этом контексте особое значение имеет личность немецкого гуманиста Иеронима Вольфа (1516–1580). Он был плодовитым ученым и в 1548 г. по заказу купеческого семейства Фуггер из Аугсбурга произвел на свет первые печатные издания трудов, написанных византийскими историками. На самом деле именно Вольф ввел в употребление термин «византийский», подразумевая под ним культуру Восточной Римской империи, поскольку термин «греческий» все больше использовался исключительно в контексте древнегреческой истории и культуры, а об использовании в отношении византийцев принятого ими самими понятия «римляне», учитывая царившие на Западе настроения, и речи быть не могло. Вольф помог своим покровителям собрать большое количество византийских текстов, в основном давая заказы на их копирование греческим переписчикам. Большинство этих рукописей дошли до наших дней и хранятся в Мюнхене. Работа по созданию корпуса византийских текстов не была завершена. Бесспорной заслугой Вольфа является сохранение многих письменных памятников Византии, а тот факт, что он воспринимал историю Византии как эпоху, заслуживающую самостоятельного изучения, сыграл ключевую роль в зарождении и развитии византиноведения в европейской исторической науке.

Спустя несколько десятилетий во Франции дело Вольфа подхватили и продолжили, причем работа велась гораздо более методично и успешно. При дворе Людовика XIV, получившего прозвище «Король-солнце», и благодаря поддержке некоторых наиболее выдающихся представителей эпохи его правления, таких как кардинал Джулио Мазарини и Жан-Батист Кольбер, процветало меценатство. В частности, содействовали публикации византийских текстов, которые печатались на государственные средства в Королевской типографии Лувра. С 1640-х и до 1711 г. было напечатано около тридцати четырех томов под названием «Византия в Лувре» (фр. La Byzantine du Louvre), которые составили ранее невиданный сборник текстов, охватывающих всю историю Византии. Наряду с предметами византийского искусства они оказались в королевских коллекциях.

Об интеллектуальных аспектах этого проекта следует сказать отдельно: «Византия в Лувре», безусловно, добавила престиж французскому двору, обеспечив ему статус ведущего интеллектуального центра Европы. Еще одной причиной столь сильного интереса к византийскому наследию (хотя слишком сильно преувеличивать ее масштабы не стоит) была тайная претензия французских королей на византийский престол, уходившая корнями во времена Латинской империи, которая образовалась после 1204 г. и центр которой находился в Константинополе, а также к более недавнему событию – передаче прав на престол французскому королю последним законным наследником династии Палеологов[71].

Ключевую роль в возрождении интереса к Византии во Франции сыграл Шарль дю френ Дюканж (1610–1688). Его авторитетные труды о византийской истории, основное внимание в которых уделялось жизни французского населения Леванта в период после Четвертого крестового похода, помогли укорениться термину «византийский» и византийскому направлению научной мысли.

Приблизительно в то же время османы захватили последний оплот венецианцев в Эгейском море: в 1645 г. началась масштабная кампания по захвату Крита, закончившаяся в 1669 г., когда после почти трех лет осады пала столица Кандия (современный Ираклион). И снова на Корфу и в Венецию хлынули потоки беженцев. И снова мигранты везли с собой предметы искусства и рукописи, тем самым вновь пробуждая интерес к культуре Восточной империи.

Когда Европа вошла в эпоху Просвещения, изменилось и отношение к Византии. Существовавшая в империи тесная связь между церковью и государством, а также политический строй, представлявший собой окрашенное имперскими амбициями самодержавие, омрачали оптимизм гуманистов и подрывали их доверие к авторитету византийских учителей. Видные представители Просвещения, такие как Вольтер и Монтескье, видели в Византии, как и во всем, что относилось к Средневековью, нечто дремучее и нелепое и не находили в ее долгой истории ничего, что могло бы искупить ее недостатки.

Человек, определивший восприятие Византийской империи не только в сознании своих современников, но, возможно, и наших, – английский историк Эдуард Гиббон. Его монументальный труд «История упадка и разрушения Римской империи» (1776–1788), в котором, по его собственным словам, описывается «триумф варварства и религии», представлял собой сочетание безупречного стиля и научного авторитета и полностью отвергал культуру Византийского государства. Хотя Гиббон представил миру сокращенную до почти смехотворных размеров версию византийской истории, начинавшуюся с VI в.[72], его видение сформировало восприятие Византии, укоренившееся в умах людей на многие века. Вряд ли сегодня найдется хотя бы один труд, посвященный византийской истории, в котором не высказывались бы замечания (как критические, так и хвалебные) об этом выдающемся представителе эпохи Просвещения, который, вероятно, писал свою работу в качестве комментария или аллегории на Британскую империю его времени.

Наибольший вред, который Гиббон нанес Византии, состоял в том, что он фактически уничтожил какую-либо возможность воспринимать ее всерьез. Да и как можно было воспринимать всерьез культуру, которая описывается следующим образом: «Греки держали в своих немощных руках сокровища своих предков, не унаследовав того духа, который создавал и улучшал это священное достояние; они читали, хвалили, составляли компиляции, но их безжизненный ум как будто не был способен ни мыслить, ни действовать. В течение десяти столетий они не сделали ни одного открытия, которое возвышало бы достоинство человеческого рода или улучшало бы его материальное положение»[73].