– Чё с ним теперь? – спросил Заур.

– Теперь кричит, что отец их убил, – сказал Ахмад.

– За слова отвечаю, посажу обоих на электрический стул, – пробормотал Заур. – Обоих, вместе.

– В России нет смертной казни, – оживился я. – То есть она официально существует, но с девяносто седьмого года не применяется. Вообще это спорный вопрос, никто точно не может сказать, отменили ее или она есть…

– Заткнись уже, – бросил Заур. – Я просто засуну им в уши эти провода и включу свет (он указал на одинокую лампочку, висевшую на старом проводе над нами). Точно не ошибусь. Да где эта скорая?!

– Не жалуйся, у тебя же царапина, – сказал Ахмад и подмигнул мне.

Заур тяжело встал и захромал к выходу. Из глубины коридора едва слышно прозвучало:

– Это для героя. Эй, чай-май будет или что?!

Часть 2

Зазвонил телефон. Я открыл глаза и посмотрел на старые настольные часы, принадлежавшие предыдущему владельцу этого рабочего стола. Казбек Абдуллаевич, так его звали, уходя на пенсию, устроил нам праздник и торжественно передал мне свое место с прекрасным видом на Махачкалу (если к Махачкале применимо такое понятие). Ему было шестьдесят четыре, это был грузный мужчина, свято веривший в то, что свободу слова надо уважать и перед правдой все равны, но есть те, чья правда немного равнее остальных. Ходили слухи, что от правительства ему перепало небольшое вознаграждение за освещение в исключительно позитивном русле реконструкции главной улицы Махачкалы – проспекта Имама Шамиля. Примерно через два месяца после увольнения он умер, и в моем профессиональном окружении вдруг начали интересоваться, каково мне занимать место человека, который просидел на нем около тридцати лет и вот только что умер. Не ощущаю ли я его присутствие? Не кажется ли мне кресло все еще теплым после его ухода? Я отвечал, что не ощущаю, так как с делами мертвых знаком не понаслышке, и тогда все вспоминали «то самое дело в селе N». Я скромно отмалчивался, а потом задолбался и купил себе новую мебель. Теперь место было старым, а мебель новой. От прежнего владельца остались лишь часы, которые я сохранил не из каких-то сентиментальных или суеверных соображений, а потому что они отвечали своим задачам – всегда работали, и приятным бонусом был отвратительный звук, который издавал встроенный в них будильник.

На часах было 6:14, солнце уже взяло свое, а чертов телефон продолжал звонить. Кое-как сфокусировав взгляд на экране, я прочитал имя: «Амир Алиаматович».

– Да? – ответил я, потирая лицо.

– Салам алейкум, доброе утро! С днем рождения, солдат пера и листа!

– Доброе… Ваалейкум ассалам, спасибо…

– Спишь?

– Амир Алиаматович, шесть утра…

– Я в курсе. Ты думаешь, я позвонил в такую рань, чтобы поздравить тебя? Не дождешься. Я звоню, чтобы сказать, что свой подарок ты можешь забрать прямо сейчас из Гаджиевского парка.

– Какой подарок?

– Догадайся сам. Весит около восьмидесяти килограммов, он весьма бледный, кое-кто даже скажет, что убийственно бледный.

– Так, кто? – спросил я, поняв, о чем идет речь. Давно не было ничего подобного, так что этот случай воистину был подарком ко дню рождения.

– Без понятия, но говорят, кто-то известный. То ли политик, то ли звезда.

– Я выезжаю. – Выскочив из-за стола, я снял со спинки стула борсетку и рванул к выходу.

Зазвучала отвратительная мелодия. Будильник выполнил свою функцию – напомнил мне, что я должен найти в себе силы проснуться, поехать домой, переодеться и отвести ребенка на утренник, однако планы слегка изменились. Утренник, конечно, в приоритете, но упустить такую возможность я не мог.

– Опять ночевал в офисе? – спросил шеф.

– Да, я заканчивал дело по высоткам.

– Но оно никуда не спешит.

– Я просто хотел поработать, Амир Алиаматович.

– У тебя все хорошо?

– Да, да. Все, я выхожу, куда мне?

– К памятнику, в большом парке.

Где-то на половине пути до меня окончательно дошло, что я еду на место убийства. Спал я чуть меньше двух часов, и мозг требовал от меня объяснений, поэтому я попытался как можно более четко сформулировать, что и зачем делаю.

Очень хотелось закурить, но я обещал бросить. Не то чтобы я очень хорошо держу обещания (супруга подтвердила бы), однако избавиться от пагубной привычки мне очень хотелось. В этот день мне исполнилось двадцать семь, но чувствовал я себя на сорок с хвостиком.

Новостной ресурс, в котором я работал, был государственным, а посему чисто теоретически я имел доступ к мероприятиям, резонансным событиям и высокопоставленным источникам. Теоретически. На практике, хоть я и являлся одним из самых популярных в республике авторов, в делах государства я был персоной нон грата. Естественно, из-за своей альтернативной оценки происходящего в республике, да и в целом в стране. Причинами, по которым я все еще оставался частью информационного пространства, были «то самое дело» и награда из рук бывшего главы республики, о которой я так мечтал много лет назад, сидя в мрачном номере села N, за день до поимки убийцы. Все это к тому, что я ничуть не удивился, когда сотрудники полиции отказались пропустить меня на место преступления. Даже если бы я показал им награду и фотографию, сделанную в Белом доме, шансов у меня не было.

Зевак уже собралось прилично, но оцепление действовало слаженно. Примерно в пятидесяти метрах от меня у подножия памятника на ступеньках лежало бездыханное тело, накрытое черным полотном. На месте работали криминалисты, несколько конкурентных СМИ, а все независимые журналисты, как и я, стоя за ограждением, пытались сделать хотя бы один удачный кадр, однако в этот раз полиция действовала умнее. Помимо основного оцепления, труп также окружили с десяток полицейских, не давая возможности что-либо разглядеть. Я видел лишь ботинок жертвы в «окошке» между ногами полицейского, считавшего себя, видимо, очень крутым, раз он мог позволить себе расставить ноги так широко.

– По-братски, Арсен, оставь, да, меня, – взмолился сержант Камалов. Это был грузный, вечно ноющий тридцатипятилетний полицейский.

– Мне нужно только несколько фотографий.

– Не дадут тебе сделать