Артуро опять сбился. Хотел начать с начала, но забыл, с чего начинают. И зачем он вообще считал? Или считывал? Насчитывал? Читал? Как правильно? Какое неловкое слово. Чего-то ждал или… Кайман, раскрыв пасть, бросился вперёд. Уцепился в бок и рванул. Артуро тряхнуло. Думал, сразу потеряет сознание. Но видел. Глаза расширены и большие. И зияющая дыра в боку. В неё засасывало тело. Горячее и тёмное. Потеряло краски. Нет цветов. Только тёмное. И мельтешение. Его рвут. Или тащат. И далёкие крики. Много голосов, сменивших собой чувства и воспоминания. И сладкий запах. А когда… Разве так? В голову ворвался вихрь. На мгновение вспыхнула боль. И вода. Всё утонуло. Но Артуро продолжал видеть. Грязную муть. Чёрные полосы. Движение. Всё прервалось. Вихрь прекратился. Чувства выцвели. И опустилась вибрирующая темнота.

Отправляясь в экспедицию, Скоробогатов знал, что не вернётся из Перу. Допускал, что экспедиция достигнет врéменного предела, вроде головоломки с истуканами, допускал, что придётся месяцами и годами искать следы соляриев и Шустова-старшего, а значит, изредка появляться в Икитосе и Лиме – набирать новых людей, закупать новое снаряжение. Но в итоге путешествие через сельву должно было стать для Аркадия Ивановича дорогой в один конец. Вне зависимости от того, что именно он обнаружит на месте Города Солнца и насколько точными окажутся слова Затрапезного в его дневнике. Скоробогатов не боялся поражения. Ему было важно завершить начатое. Он всегда завершал и не собирался отступать.

Аркадий Иванович не цеплялся за жизнь. К шестидесяти двум годам он сделал всё, о чём мечтал. В молодости с друзьями из Уральского университета составил список будущих свершений. Друзья писали в шутку. Скоробогатов писал серьёзно, вдумчиво, а к тридцати девяти годам, когда родилась Лиза, вычеркнул из списка последнюю позицию. Размыслив, добавил десяток новых, но и от них избавился в следующие пять лет. Список был окончен, и Аркадий Иванович наслаждался его наполненностью до того дня, когда умерла жена.

Скоробогатов сидел на переговорах. Обсуждал покупку новой компании. Улыбался чужим шуткам. Сдержанно шутил сам. Вдыхал аромат вина и чувствовал себя сильным. Не знал, что в эти мгновения лёгкие его жены наполнялись фильтрованной водой бассейна. Оля умирала. Они любили друг друга, были близки, как только могут сблизиться два свободных человека, но Аркадий Иванович ничего не почувствовал. Небо не раскололось. Мир не рухнул. Жена умерла. Ушла безвозвратно, а он этого не знал. Радовался очередной победе на переговорах. Такое несоответствие пугало и завораживало одновременно. Тогда Скоробогатов впервые осознал природную предопределённость одиночества. Оно истинно, остальное – обман. Приятный или горький, но обман, которому ты отдаёшься преднамеренно или вопреки желанию.

Для Скоробогатова не осталось соблазнов. Ничто не пробуждало в нём интерес. Многие умирают в терзаниях, вымаливают у судьбы ещё годик или два. Скоробогатову не было нужды унижаться. Он подготовил отчётность, подшил документы, собрал всё по архивным коробкам с бережно выписанными бирками. Отведённых судьбой лет ему хватило с избытком. Лишь дочь нарушала его тёплое забвение. Была похожа на мать. Голосом, обликом, поведением. Будто Оля и не умирала вовсе, а переродилась в теле собственного ребёнка. Скоробогатов отослал Лизу от себя, и беспокойство ослабло. В рутине рабочих дней Аркадий Иванович наслаждался тем, как в нём неспешно замирает жизнь. И только была какая-то незавершённость. Не хватало итоговой черты, заключительного аккорда.

Первое время Аркадий Иванович думал, что заключительным аккордом его жизни станет благотворительный фонд. Взялся за его создание с привычной решительностью, но вскоре вынужденно признал, что фонд – Олина мечта. Как бы они ни были близки, Скоробогатов не мог подытожить их жизни единой чертой. Тогда Аркадий Иванович заключил, что должен обеспечить будущее Лизы. Но и это его не удовлетворило. Подлинный финальный аккорд прозвучит иначе. Никто, кроме самого Аркадия Ивановича, его не услышит. Скоробогатов захотел напоследок познать себя в переплетении чего-то невозможного, противоречивого – из миллиона вероятий найти то единственное, что окажется с ним гармоничным, и войти в распахнувшиеся двери бездны, как в них входил античный Клеофрад. Именно тогда на пороге появился Шустов, а следом появились Затрапезный с дель Кампо – Скоробогатов почувствовал с ними сродство, доверился им и тому выбору, который они сделали два с половиной века назад.

«Если то, что ищешь, не находишь ты внутри себя, ты никогда не найдёшь его вне себя. Если не познал ты совершенство своего собственного дома, зачем ищешь совершенства других вещей? Вся сфера земная не вмещает столько великих тайн и совершенств, сколько суть в маленьком Человеке». Передав расшифровку дневника Аркадию Ивановичу, Шустов-старший произнёс эти слова Алипилия Мавританина, якобы написанные им в семнадцатом веке и затем повторённые Блаватской. Тогда Скоробогатов не обратил на них внимания, а позже различил их истинное значение и понял, что Сергей пытался ими объяснить свой поступок – считал, что возрождённый Эдем отвергнет Скоробогатова. Туда приходят совершенные, а не для того, чтобы обрести совершенность. Аркадий Иванович признавал правоту Шустова, но лишь отчасти. Не лишал себя надежды отыскать сердце мглы. И вот Максим, сын Шустова, нашёл лестницу, устремлённую в глубь заросшей и потому издалека не различимой горной расщелины. Тупик оказался проходом.

Утром, свернув бивак, все отправились за Шустовым-младшим. Оставаться на полуострове никто не захотел. Марш за скальной складкой проскочили быстро, а дальше не спешили. Сбросив рюкзаки, принялись осматривать парадную лестницу и стелившуюся перед ней площадку. Максим и Никита расчищали первые ступени от ползучих деревьев и мягкой поросли хвоща. Чуть погодя за мачете взялись и Анна с Дмитрием. Наконец, к ним присоединилась и Лиза. Они рассчитывали найти символы или подсказки, указывавшие, чего ждать в горной глубине. Не хотели идти вслепую, хоть и надеялись, что обойдутся без головоломок вроде той, что солярии придумали с истуканами и кубом святилища.

Скоробогатов наблюдал за дочерью. Видел, как она смотрит на Шустова-младшего. В её глазах отдалённо угадывались оттенки доверия и тепла, с которыми мать Лизы когда-то смотрела на Аркадия Ивановича. Он по-своему завидовал Максиму. Шустов-младший при желании мог бы узнать Лизу настоящей – раскрыть в ней то, что сам Аркадий Иванович так любил в своей жене. И никакая Анна его бы не отвлекла. Но Максим был слеп, а Лиза из гордости или по другой причине нарочно притупляла собственные чувства. Впрочем, сейчас это не имело значения. Скоробогатов приближался к последней черте и должен был предать прошлое забвению. Он с жадностью осматривал каждый метр очищенного пространства. К сожалению, на площадке, вымощенной базальтовыми плитами, ничего исключительного не нашлось. Нужно было двигаться дальше.

Парадную лестницу, шириной чуть более трёх метров, с обеих сторон подпирали обтёсанные каменные стены. Их украшали редкие и незначительные символы, вроде растительных завитков и кошачьих абрисов. Промежуток между стенами и весь горный кряж в целом зарос тёмно-зелёной плетёнкой из листьев потоса, испанского мха, лиан и воздушных корней. Насквозь просмотреть его не удавалось, как не удавалось определить, спрятаны ли в нём какие-нибудь карнизы с предостерегающими чужаков божествами или ободряющими указателями. Одно точно: расщелина, по дну которой поднималась лестница, была сквозной. Под сень мягкодревесной растительности, пусть и ослабленные, просачивались солнечные лучи. Шагать приходилось в зелёных сумерках, словно лестница была шхерой, прогрызенной в чрево горных джунглей. На всю группу осталось три действовавших фонарика. Два самозарядных с динамо-машинкой – её ручку то и дело подкручивали Максим и Никита, наполняя скальную теснину заунывным воем, – и один с раскладывавшейся книжкой солнечной батареи.