Юли встала со скрипнувшего стула. В комнате горела тонкая свеча, освещая мягким светом стол с нетронутым питьем, морщинистое лицо Феты и затертый топчан. Девушка постояла на месте, собираясь с мыслями.

– Ты сказала, что погибли Вестники, то есть кто-то еще, кроме… кроме моего отца? – спросила она, уже двинувшись к выходу.

– Там еще была девочка, твоя одногодка… – ответила Фета, прижимая кусочек ткани к лицу. – Я хорошо ее знала. Молоденькая, рьяная… Алиса.

Имя нагнало Юли в дверях, ударило в спину, пронзая насквозь.

– Так вот почему Алиса не приходит к нему, – прошептала девушка, переступая порог.

Темный коридор лазарета полнился привычными запахами, легкими стонами и шумом дыхания больных. Все было так же, как сотню ночей прежде. За плотно запертой дверью одиночной палаты, к которой она тихо подошла, Юли расслышала сдавленные всхлипывания.

Она погладила пальцами дощатую створку и пошла к себе.

«Чем больше силы проходит через ладони Лекаря, – читала Юли, усевшись на подоконнике, – тем глубже пропитывает его мудрость Рощи. Чем глубже пропитывает его мудрость Рощи, тем больше он сможет отдать страждущему. Лекарь не вправе просить совета у Дерева, к которому пришел за силой, входить в его сон, разделять его память. Лекарь – проводник между тем, кто жаждет благословения Рощи, но не может войти в ее благостный покой, и Святыми Деревьями мира людского».

Бабушка должна была прийти с минуты на минуту. В коридоре еще слышались шаги сиделок, кто-то подогревал в общем зале травяной отвар, и его запах щекотал ноздри даже через затворенную дверь.

После ночного разговора об отце Юли прошло уже несколько дней. Фета не возвращалась к этой теме, грозно хмурясь каждый раз, когда девушка пыталась повернуть беседу к печальным новостям.

– Некогда мне, – ворчливо отмахивалась бабушка. – Узнала и узнала, живи теперь дальше.

Но просто жить, как раньше, у Юли не выходило. Тоска, засевшая в сердце, мешала ей шить днем и старательно заботиться о тяжелых больных с наступлением ночи. Мыслями она так и норовила улететь за Черту, в сожженную пустыню, туда, где погиб ее отец.

Девушка силилась вспомнить, какого цвета были его глаза и волосы, как звучал его голос, теплыми ли были руки, надежными ли плечи? Носил ли он ее когда-нибудь на них, как беззаботные отцы в старых книжках? Любил ли он свою жену? И какой была она, мама Юли, успевшая лишь дать имя новорожденной дочке? Эту историю девушка узнала от Феты, когда, перебрав с грибной настойкой и жалобно всхлипывая, старуха принялась вспоминать свою любимицу.

– Анабе-е-ель… – тянула Юли, пробуя на вкус незнакомое имя. Но сердце не замирало.

Мать оставалась для нее далекой фигурой, которая скрылась за горизонтом. Но отца Юли помнила, сохраняя смутные образы детства, отблески прожитых вместе с ним первых лет.

Сама того не понимая, девушка надеялась встретиться с ним однажды, чтобы его расплывчатый образ заиграл новыми, яркими красками. Но теперь эта мечта разбилась. Никто уже не придет к ней в комнату, чтобы рассказать, какой была их семья, были ли ее родители счастливы хоть немного?

Что-то большое и важное безвозвратно ускользнуло от Юли, и она, с трудом осознавая это, все глубже погружалась в пучину безысходной тоски.

– Совсем разленилась, – ругала ее бабушка, видя, что происходит с воспитанницей. – Будешь усердно работать, некогда станет грустить!

И приносила ей все новое тряпье, заставляя сутками напролет разглаживать, рассматривать, латать и штопать расползающуюся в руках старую ткань.

Юли послушно перебирала тонкими пальчиками пыльные лоскуты, но как только бабушка выходила за дверь, она отбрасывала работу, усаживалась на подоконник и не моргая смотрела на привычный участок улицы.

Город продолжал влачить свою сожженную жизнь, редкие прохожие стремились побыстрее миновать лазарет, и никому дела не было до тесного закутка, в котором задыхалась от горя юная Юли.

«Какой смысл мне жить здесь, латать истрепанные тряпки, что завтра же порвутся снова, поить отваром тех, кто умрет уже ближайшей ночью, дышать горьким воздухом, чтобы с каждым вдохом медальон на груди становился тоньше? В чем смысл моей жизни? Отца больше нет. Мамы тоже. Нет ничего, кроме смерти, пыли и пепла»… – думала она, оттягивая от груди деревянную пластинку на тонкой тесемке.

От тяжелых мыслей ей дышалось все труднее. Амулет быстро истончался, словно тоска вытягивала из него силы так же, как болезнь. Совсем скоро ей понадобится новый. Принесет ли бабушка очередной медальон, как было раньше? Или со смертью отца этот ритуал больше не повторится? Юли не знала ответа, но даже возможность скорой гибели на одной из кроватей в «тяжелой» палате лазарета не внушала ей страха. Мир подернулся серой дымкой, и смерть в нем казалась простым избавлением от бесконечного плена тесной комнатушки.

«Если бабушка принесет амулет, можно просто его не взять, – вдруг поняла она. – Или разломать, выкинуть, сжечь. Можно сделать вид, что охотно беру его, а когда она пойдет за питьем, просто швырнуть в огонь».

Эта мысль будто облегчила тяжесть у нее на сердце.

«Так и поступлю», – решила Юли, облегченно вздохнув, и протянула руку к старой книжице, что была спрятана под подушкой.

«Лекарь прижимает ладони к груди больного, мысленно направляя поток силы от своего сердца в сердце страждущего. Свет прорвется наружу, когда Лекарь почувствует, что готов разделить силу поровну. Мягким потоком свет разольется по телу страждущего, осветит разум его, напитает сердце».

Юли нравилось разбирать полустершиеся строки, угадывать недостающие слова, повторять приятно звучащие словосочетания. Фразы витиевато перетекали одна в другую, и знакомые слова наполнялись новым, таинственным смыслом. Она с удивлением замечала, что медальон откликается на чтение книги, чуть ощутимо теплеет, словно бы кто-то долго держал его в горячих пальцах.

«Юные девы, встающие на путь ле́карства, получают во служение себе ветви именного Дерева, – шептала Юли, проводя кончиком пальца буквам. – Так они приручают Рощу, открывая новые токи силы в своих телах, расширяя грани мира человеческого до мира древесного».

Ее шепот заполнял комнатку, и вот Юли уже казалось, что это далекие сильные деревья шумят за ее окном и надо лишь отворить створки, впустить их голоса, чтобы понять все написанное в книге. Но знакомые шаги в коридоре отвлекли ее от манящего образа Рощи. Фета подходила к двери ее закутка, еще мгновение, и бабушка, войдя, увидит ее с потрепанной книжкой на коленях.

Отчего-то Юли была уверена, что если старуха узнает, чем занята внучка, если она проведает об этих сухих страницах, неразборчивых буковках и прерывающихся строках, то сразу же отберет книгу, унесет в свою комнату и спрячет в сундук. Никогда еще у девушки не было собственной тайны, в тесных стенах просто нечего было скрывать от единственного друга. Но события последних дней, изменившие многое внутри Юли, меняли и жизнь снаружи. Теперь ей хотелось иметь что-то значимое, что принадлежало бы только ей. Например, старую книжку о Лекарях, которых, наверное, и не существовало.