который под рубашками и костюмами никогда и никто не увидит, но благодаря в том числе которому Стефан избежит призыва на фронт осенью 1914 года. Правда, наркоз и восстановительные процедуры нарушили привычный ритм его будней, вызвали бессонницу, лишили аппетита, покоя, чтения, отчего он сильно нервничал, пока находился под капельницами. С получением «выписки», оказавшись дома, но продолжая бо`льшую часть дня проводить в постели, его настроение значительно улучшилось, ведь с того дня он начал диктовать поручения своему секретарю по всем накопившимся вопросам.

В ноябре 1911 года «Insel» выпустил тиражом десять тысяч экземпляров новый сборник его новелл, книгу «Первые переживания» с подзаголовком «Четыре истории из страны детства»{258}. Главными героями их станут подростки, «простодушные создания», дети типичных буржуазных семей, волнительно переживающие свои первые столкновения с миром взрослых, непонятным и во многом «постыдным», по их представлениям, миром родителей. Б. Сучков писал: «На их душах, простых и доверчивых, наивных и добрых, Цвейг как бы проверяет объективную ценность жизни, в которую неизбежно войдут его герои, – жизни обычной, повседневной, внешне благопристойной и благополучной. И по мере того как с нее сходит налет загадочности, она предстает перед детским взором в истинном облике – неправедная, нечистая, пропитанная обманом и горем»{259}.

В начале книги мы говорили, что главный женский образ в новелле «Жгучая тайна» во многом напоминает характером, поведением, даже внешностью родную мать писателя. Еврейка «в расцвете зрелой красоты» с красивым древнегерманским именем Матильда явно перекликается с именем его матери (Матильда – Ида). Более того, современные интернет-ресурсы, занимающиеся расчетом имен на «совместимость» при исследовании характеристик этих двух женских имен, дают результат совместимости 85,08 процента.

Прямолинейно и прозрачно намекая на введенное Фрейдом в 1910 году понятие «эдипов комплекс», Стефан Цвейг анализирует причины ненависти двенадцатилетнего мальчика Эдгара к «предателю-барону», которого он поначалу считал своим лучшим другом. Исследует и описывает чувство ревности ребенка к своей «не очень строгой» матери, которую Эдгар любит и своим объектом любви ни с кем не собирается делиться. Барон, богач, «всеобщий любимец, повсюду принимаемый с распростертыми объятиями», в свою очередь, первым обманывает мальчишку. Согласно его плану, детские руки сами «прокладывают для него мост» к желанной добыче. По его представлениям, сын прелестной дамы – «посредник», доверие которого можно приобрести обманом «без всяких усилий».

«Заметив галантное обращение барона с матерью, он уже испытывал нечто вроде ревности.<…> Эдгар, мстя за предательство, упивался их бессильным гневом и в то же время с нетерпением и ненавистью ждал, когда этот подавляемый гнев вырвется наружу. Насмешливо прищуренными глазами окидывал он сердитое лицо барона. Он замечал, что барон бранится сквозь зубы и едва удерживается, чтобы не обрушить на него поток ругательств, и с злорадством наблюдал за все усиливающейся яростью матери; оба они явно жаждали предлога наброситься на него, устранить его или обезвредить. Но он не подавал ни малейшего повода. Его ненависть, взлелеянная долгими часами, научила его расчету, и он не делал ошибок»{260}.

Нет сомнений, что в новелле писатель с теплым чувством вспоминает только о бабушке – своей бабушке по материнской линии Жозефине Бреттауэр, с которой много времени провел рядом в 12 лет, как раз в возрасте Эдгара, вставшего на пути «невинного флирта» между мамой и бароном: «Тогда он вспомнил о бабушке, доброй, милой старушке, которая баловала его с детства и всегда заступалась за него, когда ему грозило наказание или незаслуженная обида. Он укроется у нее в Бадене, пока пройдет первый шквал гнева, оттуда напишет письмо родителям и попросит прощения»{261}.

Родители простят Эдгара за то, что он самостоятельно покинет Земмеринг и уедет поездом в Баден, а он, в свою очередь, пожалеет маму, прочтет «в ее глазах мольбу» и при разговоре с отцом всю вину возьмет на себя. Скажет, что «плохо себя вел» и был непослушным на чудном альпийском курорте:

«Все горе последних дней забылось, он весь был во власти своего первого в жизни переживания, и сердце сладко замирало от предчувствия грядущих событий. За окном во мраке ночи шумели деревья, но он уже не испытывал страха. Все тревоги его исчезли, с тех пор как он узнал, как богата жизнь. Сегодня он впервые увидел действительность во всей ее наготе, не прикрытую тысячью обольщений детства, ощутил ее неизъяснимую, влекущую красоту. Он никогда не думал, что за один день можно испытать так много и горя и счастья, столько разных, быстро сменяющихся чувств, и его радовала мысль, что предстоит еще много таких дней, что впереди целая жизнь, которая откроет ему все свои сокровища. Сегодня он впервые смутно предугадал многообразие жизни, впервые, казалось ему, он понял человеческую природу, понял, что люди нуждаются друг в друге – даже когда мнят себя врагами, – и что сладостно быть любимым ими. Он ни о чем и ни о ком не мог думать с ненавистью, ни в чем не раскаивался, и даже для барона, для этого соблазнителя, злейшего своего врага, он нашел в душе новое чувство признательности: это он распахнул перед ним двери в мир первых переживаний»{262}.

* * *

«Рассказ в сумерках» (чаще пишут просто «В сумерках»), посвященный Эллен Кей, погружает читателей в атмосферу психологического описания пробуждения чувства любви пятнадцатилетнего подростка, приехавшего на каникулы к своей сестре в Шотландию. Впервые в жизни юноша по имени Боб во время прогулок познает блаженную истому от страстных, пламенных поцелуев незнакомой девушки. Девушки, лица которой он даже не сможет разглядеть в мерцающем ночном саду среди пышной зелени кустов и деревьев: «Держась за ствол дерева, он встает, растерянный и оглушенный. Медленно возвращается в разгоряченный мозг трезвая мысль, ему кажется, что жизнь его сразу умчалась на тысячи часов вперед. Неужели стали явью все его смятенные мечты о женщинах, о любви? Или это только ему приснилось? Он касается руками своего тела, дергает себя за волосы. Да, на висках, где глухо стучит кровь, кожа влажная, влажная и холодная от росистой травы, губы снова горят, он вдыхает непривычный хрусткий аромат женского платья, он ищет в памяти каждое сказанное слово. И не находит ни одного»{263}.

Юноша впервые почувствует аромат женского платья и поцелуев, испытает от объятий «в сумерках» страсть, ощутит ритм собственного пульса и потом спустя несколько дней, «ощупью отыскивая имя», влюбится в Марго, родная сестра которой, Элизабет, в свою очередь безответно влюбится в него самого. И вот печальный, так часто встречающийся у Цвейга финал рассказа: «Миновало несколько лет. Он был уже не мальчик. Но то первое впечатление оказалось слишком сильным, слишком живым, чтобы когда-нибудь