И ее отец неожиданно увидел на пальце Виктории кольцо, подаренное им Анжелике.

Это кольцо, а также замешательство на лице дочери — когда она перехватила его взгляд, остановившийся на кольце, — заставило Заводилова испытать самый настоящий холодный ужас…

С того времени он и понял, какие точные слова сумел найти давным-давно погибший на дуэли Михаил Юрьевич Лермонтов, — ад в груди.

Младший лейтенант Костыль поглядывал в окошко отделения и видел картину, знакомую ему до последнего сантиметра.

Рельсы, слегка изгибающиеся на подходе к полустанку Катыши. Воздух над ними чуть струится, показывая, что металл с утра уже разогрелся на все еще жарком августовском солнцепеке. Шпалы с черными пятнами мазута и мусор между ними, берущийся неизвестно откуда, хотя Ахмет выходит с метлой каждый день и шаркает ею по шпалам. Народу-то вроде нет в их глухомани. И все равно пластиковые прозрачные бутылки и помятые жестяные банки из-под пива появляются каждый день с неуклонностью восхода и заката.

«Учиться, что ли, пойти?» — тоскливо думал Костыль. Эти мысли, впрочем, приходили ему в голову с той же неотвратимостью, как появлялись банки на черных шпалах. Но так никуда и не вели.

Страшно даже представить, сколько его ровесников по России в этот самый момент вяло думают точь-в-точь то же самое. Но дальше почесывания в затылке и пивка вечером дело — в точности, как у Костыля — годами не движется. А правда, сколько таких? Да уж миллиончика полтора точно. А то и все пять. Хотят изменить свою жизнь — а волю-то, волю для этого где взять?.. А мечтать можно сколько влезет. Если воли к действиям нет — кранты, пустышка.

Конечно, нельзя сказать, что в Катышах вовсе не было происшествий. Вот полтора месяца назад парень из Куртамыша (и какая нелегкая его в наши края занесла?) в нетрезвом состоянии заснул на путях — и не проснулся даже когда над ним — над ним, понятно? — товарняк остановился. Машинист поздно заметил, экстренно тормознул, но все равно над ним проехал. Ну, тут съехались все — железнодорожники, транспортная милиция. Пробовали вытаскивать — не выходит: низкая посадка локомотива…

Приняли такое решение — медленно протянуть над ним состав до последнего вагона.

Думаете, проснулся? Да нисколько! Со всех пот течет, а ему хоть бы хны. Старый железнодорожник дядя Вася Хрипунов не выдержал — дал ему пинка от души. Тогда только заворочался. Глазами хлопает — не поймет, чего столько людей собралось.

Но с тех пор вот уж полтора месяца — мухи дохнут от тоски.

Судьба сжалилась над изнывающим от безделья Костылем, и он проворно выбежал из отделения, услышав тонкий мальчишеский крик и мужскую матерную брань.

Метрах в пятидесяти, у самого края жидкой рощицы, которою заканчивался лес, лежал на земле подросток, скорчившись и обхватив руками голову. А над ним возвышался мужчина в камуфляже и пинал его огромными бутсами, именно в голову норовя попасть.

— Порсков, отставить! — кричал Костыль на бегу, придерживая рукой кобуру.

Но Мобута будто не слышал голоса стража правопорядка. В эти минуты вся его непутевая, мягко говоря, жизнь, будто сошлась в одну точку и мутила голову. И когда Костыль схватил его за локоть, он милицейскую руку отбросил. Вот этого, как знает каждый, делать было не надо. Власть руками не трогают.

Костыль, невысокий ростом, был жилистый и довольно сильный: держал форму, отжимался каждый день не меньше семидесяти раз. Через минуту он, железной хваткой заломив Мобуте руку за спину, вел его в отделение. Скином же (а это именно он валялся на земле) занялась выбежавшая наконец из своего миниатюрного медпункта медсестра Зойка. Перед этим она делала перед круглым зеркальцем сложную прическу из темных косичек и светлых прядей и теперь была недовольна, что это увлекательное занятие пришлось прервать.

— Ты чего к парню пристал? — Костыль, усевшись за свой стол, начал заполнять протокол задержания.

— Да это он ко мне пристал, товарищ младший лейтенант! На кой он мне нужен, я на электричку шел.

В этот самый момент электричка свистнула и отправилась с полустанка после минутной остановки.

— Ты дурочку не лепи, Порсков. На рожу свою посмотри сначала — вон у Зойки зеркало висит. Пацан к тебе пристал!.. К тебе бандит-то три раза подумает, прежде чем пристать.

Костыль повернулся к открытой двери.

— Зоя Иванна, как у вас там? С пациентом твоим можно поговорить?

На пороге появился Скин с забинтованной до бровей головой.

— Ну и как дело было?

— Он, — Скин мотнул головой в сторону Мобуты, — сказал, чтоб я ему деньги отдал. А как я отдам? У меня на обратную дорогу только…

— Что?! Какие деньги? — Мобута задохнулся от возмущения.

— Ты молчи! — прикрикнул Костыль, все больше чувствуя себя наконец при деле. — Малый театр тут не устраивай! Ты за сопротивление задержан, учти!

И снова обернулся к Скину, одновременно быстро строча протокол:

— А куда у тебя дорога-то обратная?

— В Москву…

— В Москву?! А чего тебя к нам-то занесло?

— К ребятам приехал. У меня друзья тут.

— Где — тут?

— В Оглухине…

— А на станции что делал?

— Шел друга встречать — из Мишкина должен был приехать (Славкин урок региональной географии Скин выучил четко). Да вот не приехал, видно… Может, правда, он прошел, пока меня тут бинтовали?

— Ну и что дальше было? После того, как он тебя про деньги спросил?

— Ну, я ему сказал — нету у меня, только на проезд. А он меня — р-раз! — подсек, и я упал сразу…

— Что?! — опять заорал Мобута. — Я у него денег просил?! Вонючка! Он меня спросил, где станция! Вон, говорю, перед носом твоим. А он прием применил — развернулся, да как даст мне ребром ладони в подбородок! Еле на ногах удержался — я ж не ожидал!

— Слушай, Порсков, ты ври, да не завирайся! — строго прервал Костыль. — Мы тут не в театре, я тебе сказал уже. Когда меня на театр потянет, я телевизор включаю. А то в город съезжу.

У Скина хоть и гудела голова, но слова Порскова он выслушал с огромным удовольствием и гордостью. Пригодились все-таки приемчики! Не зря, не зря он их отрабатывал в далекой скинхедской юности… А еще он радовался, что за последние два месяца волосы успели отрасти. А то сейчас в скинхеды записал бы мент — и вся комбинация накрылась.