Но не подумайте, что со стороны Петра это были чисто корыстные отношения. Конечно, дома у него такого изобилия не было — капитан Волховецкий, прямо скажем, нелегко сводил концы с концами, — но Петя искренне привязался к маленькому Томику, который в дружеском общении отличался отменной вежливостью и выдержкой, разумностью не по годам и в то же время редким добросердечием. Видно, гены двух сильных наций слились в его крови, одарив его лучшим, что в них было.

Из Вязьмы сначала уехал Том — семи лет, учиться в Москву (отец его хотел, чтоб он получал среднее образование в российской столице). А Петя уехал в тринадцать — тоже учиться, но далеко — в Омск, в новооткрытый Кадетский корпус. Капитан Волховецкий был счастлив, что его сына приняли туда. А через год и сам перевелся в Омск.

Но как они узнали друг друга, расставшись детьми, а встретившись почти на пороге юности, вот в чем вопрос!.. Крутили головами и смеялись, разглядывая друг друга, и тут же, по-деловому, как взрослые молодые люди, договорились встретиться через полтора часа на этом же месте — как предложил Петр, в «Трактире „Подворье“», известном своей кухней, — и показал его Тому на другой стороне улицы.

— Я приглашаю, — твердо сказал Петр. Что подкопленные деньги надо истратить именно на встречу с другом детства — сомнений у него не возникло.

А пока, узнав, куда именно торопился Том в незнакомом ему городе, Петр быстро остановил машину, быстро договорился с водителем, заплатил вперед, усадил Тома, отдал ему честь и двинулся дальше.

Полтора часа спустя он, уже в штатском, сидел в «Трактире» за широким столом, сбитым из деревянных досок, изучая меню.

Единственное, пожалуй, что Петру не нравилось в «Трактире», где он по разным случаям побывал несколько раз, — это что в меню каждая страница наверху была украшена хорошо знакомым мужчинам России восклицанием: «Ё-мое!» Без этого, твердо уверен был кадет Волховецкий, следовало обойтись. Трактир — не подворотня.

Меню предлагало отведать блюда, приготовленные «на живом огне».

Глаза, прямо скажем, разбегались, и слюнки текли от одних названий. Петр решил для себя выбрать стейк из семги Царь Гвидон. А Тому предложить Купеческое разгулье — «ассорти из нежной телятины, сочные шашлыки из свиной шейки, колбаски домашние, чиненные собственноручно нашим шеф-поваром, приготовленные на углях со свежими овощами, ароматными соусами и зеленью». Или наоборот. Смотря что ему понравится.

Вошел, озираясь, Том, и Петр помахал ему рукой от стола.

Вчитавшись в меню, гость Петин выбор одобрил — разгулье так разгулье. Хотя Тому и пекло голову то, что разгуливал еще на свободе Харон. И молодые люди (Том и всегда чувствовал себя старше своего возраста, а с Петей и вовсе приосанился) тут же сделали заказ, присовокупив к нему кувшин квасу.

Квас друзьям детства принесли сразу. Был он, конечно, совсем иного толку, чем в Москве. Попивая из большой кружки, Том стал рассказывать про самое главное. А именно — про то, что где-то совсем рядом рыщет опаснейший, никого не жалеющий преступник, настоящий отморозок. Все его явки взяты под контроль. Но именно в районе длинной улицы Ленина есть у него никому не известный схрон. И именно туда он сейчас, несомненно, пробирается, потому что ему нужно оружие. И если доберется — вот тогда он будет по-настоящему опасен. Когда он появится в этом районе — днем или ночью — неизвестно. Но появится непременно и без особого промедления.

Пока Том рассказывал, у Петра неуловимо изменился вид. В какой-то момент Тому показалось вдруг, что Петр — в форме, каким он его встретил несколько часов назад. Перед ним был уже не приятель-подросток, а человек военный. Извинившись, он встал из-за стола, пошел к стойке и тихо задал какой-то вопрос бармену. Получив ответ, вернулся.

— Спросил, есть ли у них выход во двор, — пояснил он, не дожидаясь вопроса.

— А не напрасно? Я теперь тут всех у вас подозреваю. Столько лет наркобанда орудовала, весь город, говорят, куплен…

— Не обязательно весь. Это знакомый мой, хороший парень. Поможет в случае чего…

Принесли горячее. Купеческое разгулье потрясло Тома уже тем, как оно выглядело. Про дух, поднимавшийся над блюдом, в котором смешались разные запахи — слегка обжаренной телятины, зелени и просто дымка, — мы и не говорим. И оба отрока (или, если угодно, юноши), одинаково ловко орудуя ножом и вилкой (ножом для рыбы Петр пользовался особенно умело), стали уплетать за обе щеки, потому что, как и положено в их возрасте, при одном виде хорошей еды оба мгновенно ощутили волчий голод.

Поскольку нельзя ежеминутно быть настороже, особенно когда не знаешь, какая именно минута будет роковой, приятели расслабились. Разговор их стал перескакивать с темы на тему и быстро доскакал до Америки, точнее — до ее Соединенных Штатов. Петр там не бывал и хотел, как человек любознательный, обратиться, так сказать, к первоисточнику.

А Тому говорить с Петром было интересно и в немалой степени непривычно — потому что большинство его собеседников-ровесников, задав какой-нибудь вопрос про Америку, ответа обычно не дожидались, а тут же начинали отвечать сами. А то и вообще обходились без вопросов, а просто, узнав, что отец у Тома — американец, тут же вываливали ему все, что думают об этой стране. Почему-то думали больше плохое, что Тома немало удивляло. Ну хоть бы поровну поделили плохое и хорошее. Уж неужели самая плохая страна на свете?..

Дениса Скоробогатова, например, нисколько не смущало, что он ни разу не был в Америке, а Том побывал дважды, достаточно подолгу, мог там задавать людям вопросы на их родном языке и, наконец, мог о многом расспросить своего отца. Для Дениса это был скорее минус: в его глазах это лишало суждения Тома объективности.

А объективен ли в таком случае он сам, Денис, по отношению к России, будучи сыном русского отца? Этот вопрос ему почему-то и в голову не приходил. Денис свято верил, что сам он решительно все понимает правильно — и про Россию, и про Америку. А Том, имеющий американца-отца и русскую маму и, как и Денис, живущий в России, — по Денисову разумению, не имел права судить ни об Америке, ни о России. То есть из-за своего отца был как бы неполноценным. Вся прежняя компания Скина этот его взгляд полностью бы разделила.

А вот почему он так рассудил — этого Денис объяснить бы не смог.

С Петром Тому сразу оказалось легко и просто говорить на разные темы, и об Америке тоже. Он, во-первых, умел слушать, а во-вторых, стремился понять то, что ему говорят. А не хватался, как почти все, за первое же слово, чтобы начать возражать, да еще на высокой ноте.

Ну что можно выяснить на крике, скажите честно? Да ничего вообще.

Том особенно страдал, когда сталкивался в России не только с плохим вообще, а с таким, чего в Америке никак не могло быть, и даже наоборот — именно на этом месте там было хорошее.