– Ну конечно, пускай остается у нас. Мы ее любим, правда, Альфи?

Альфи ничего не сказал, лишь улыбнулся.

На том и порешили. Отец вернулся обратно на фронт, а я прожила на Брайере еще три года, так что бо́льшая часть моей юности прошла именно там. И все это время я постепенно влюблялась в Альфи, сама того не понимая, – до тех пор, пока не увидела его в военной форме, когда в 1917 году он уходил на фронт. Целый год мы ежедневно переписывались, пока не закончилась война и он не вернулся домой. Я сохранила все его письма, все до единого. Я вообще вела обширную переписку: часто писала папе, тете Уке с дедулей Маком и Пиппе, но правописание все равно так и осталось моим слабым местом. Оно у меня до сих пор хромает на обе ноги. Зато я люблю рисовать и каждое утро играю на пианино. «Анданте грациозо» по-прежнему самая любимая моя пьеса.

Очень скоро после того, как война закончилась, Альфи вернулся домой. Поэтому он был рядом со мной, когда приехал папа, чтобы забрать меня в Нью-Йорк. Я сказала ему, что остаюсь, потому что хочу быть с Альфи, выйти за него замуж и прожить жизнь вместе с ним.

Папа расстроился, я это видела, но возражать не стал. Он вел меня к алтарю на нашем венчании в церкви Брайера, в присутствии всех островитян, включая и Пег, которая ждала снаружи и щипала травку на церковном дворе. Кто-то вплел в ее хвост и гриву цветы. Она, судя по всему, была не против. После венчания мы с Альфи верхом отправились домой, на ферму Вероника. В ту ночь разразился шторм, и папе пришлось задержаться у нас дольше, чем он собирался, так что ему выпал шанс получше узнать мою силлийскую семью, мою вторую семью, и вскоре он совсем с ними освоился. Когда он наконец уехал, он взял с меня обещание приехать в Нью-Йорк, в гости к ним с дедулей Маком и тетей Укой. Всем детям рано или поздно приходится расставаться с родителями, и расставание это далось мне нелегко. Но рядом со мной был Альфи.

Пять лет спустя мы с Альфи все-таки выбрались в Нью-Йорк. Альфи всегда мечтал побывать в Америке. Не стану кривить душой и утверждать, что без трепета ступила на палубу «Мавритании», лайнера, которому предстояло перенести нас через Атлантику. Когда мы проходили мимо берегов Ирландии в районе Старой Головы Кинсейла, мы с Альфи бросили на воду цветы в память о маме, Брендане и малышке Селии. Я рада, что мы успели приехать вовремя, потому что дедуля Мак с тетей Укой за время нашей разлуки постарели и сильно сдали. А папа, как выяснилось, до конца не оправился после войны, как физически, так и душевно. И так было с очень многими. Я видела, что все они, и больше всех Пиппа, хотели, чтобы я осталась. Они нуждались в нас. Поэтому после долгих метаний мы остались.

Альфи нашел работу на одном из больших кораблей вроде того, который привез нас в Нью-Йорк, и со временем дослужился до капитана. За эти годы я трижды присоединялась к нему на борту вместе с нашими детьми и с Пиппой, которая стала им чем-то вроде тетушки, почти что членом семьи, и мы все вместе плыли в Англию, а оттуда отправлялись на острова Силли, навестить бабушку с дедушкой, а также родню и друзей, чтобы наши дети помнили, где их корни. Мы хотели, чтобы они могли пройтись по мелкому белому песку Камышовой бухты и прогуляться среди скал в Адской бухте. Потом мы усаживались на мягкую травку и принимались рассказывать им про матушку Мэри, Джима и дядю Билли, про Пег и про доктора Кроу тоже – ко времени нашего последнего визита уже всех, к сожалению, покойных, но навсегда оставшихся в наших воспоминаниях. Я не устаю благодарить Господа за то, что мы обладаем способностью помнить, которую – в последнее время я, как никогда, отчетливо это понимаю – ни в коем случае нельзя принимать как что-то само собой разумеющееся. И за наших детей и наших внуков тоже. Потому что, не будь их, кто передал бы дальше нашу историю?

А пока наша история, история нашей с Альфи жизни, продолжает жить, продолжаем жить и мы сами.

И те, кого мы помним, тоже.

Моя собственная жизнь во многих отношениях повторила жизнь бабушки и деда. Я вырос в семейном доме в Нью-Йорке, летние каникулы проводил в Бервуд-Коттедже в штате Мэн, где научился ходить под парусом, ездил верхом в Центральном парке, кормил уток на озере, слушал «Гадкого утенка», которого читал мне мой отец, и мало-помалу впитывал семейную историю в том виде, в каком мне ее рассказывали. Поэтому, став старше, я и решил отправиться в Англию, поехать на острова Силли и разузнать все что можно о том месте, откуда был родом мой дед и о котором они с бабушкой так много рассказывали. А очутившись там, понял, что не хочу уезжать, что мое место – там. Я поселился на ферме Вероника, и она стала мне домом на долгие годы. Я живу тут со своей семьей, и мои собственные внуки растут на острове. Я рыбачу и занимаюсь фермерством – выращиваю нарциссы, тысячи нарциссов каждый год, – а еще немного пишу.

Сейчас, когда я пишу эти строки, я в одиночестве сижу за кухонным столом на ферме Вероника. Но я не одинок. С полки кухонного буфета на меня смотрит облезлый одноглазый плюшевый медведь. Все время, пока я писал эту книгу, я вслух читал ему отрывки, чтобы посмотреть, понравится ему или нет. Только что я закончил читать ему последнюю главу. Он по-прежнему улыбается. Значит, вышло хорошо. Очень важно, чтобы ему нравилось.

Потопление в мае 1915 года пассажирского лайнера «Лузитания», который ласково называли «Люси», потрясло мир. Некогда «Люси» была самым большим и роскошным кораблем в мире, а в 1907 году завоевала Голубую ленту Атлантики, переходящий приз, присуждаемый океанским лайнерам за самое быстрое пересечение Атлантического океана. «Лузитания» могла развивать скорость в двадцать пять узлов. Она была потоплена во время рейса из Нью-Йорка в Ливерпуль.

«Лузитания» была торпедирована 7 мая немецкой подводной лодкой U-20 в двадцати милях от города Кинсейл, расположенного на южном побережье Ирландии. Она затонула всего за восемнадцать минут (для сравнения: «Титаник», получив пробоину, держался на плаву еще более трех часов), поэтому человеческие потери были катастрофическими. Утонули 1198 пассажиров, из них 128 являлись гражданами США. Соединенные Штаты в 1915 году еще не участвовали в войне, и потопление «Лузитании» стало для Америки на тот момент самой большой потерей мирного населения.

Формально международные правила ведения войны допускали нападения подводных лодок только на военные и торговые суда. Как пассажирский лайнер, перевозивший гражданских лиц, «Лузитания» не должна была подвергнуться подобной атаке. К тому же в то время США еще считались нейтральной стороной – поэтому потопление «Лузитании» вызвало серьезные дипломатические трения между Соединенными Штатами и Германией и, по мнению многих историков, в конечном счете подтолкнуло Америку к вступлению в войну.

Жители Кинсейла, на глазах у которых лайнер взорвался и устремился на дно, вышли в море на лодках, чтобы спасти выживших и подобрать погибших. Через несколько часов после того, как корабль затонул, они наткнулись на концертный рояль из корабельного обеденного зала, плавающий на поверхности воды. Существуют свидетельства, что на нем нашли лежащую ничком девочку, хотя жива она была или мертва на момент обнаружения, достоверно не известно.