Мама и Брэм спешат по траве в нашу сторону. За ними — Ксандер и его семья.

— Она вызвала беспорядок, — хмуро произносит офицер.

— Конечно, вызвала, — отвечает отец. — Они хватают и увозят друга ее детства почти ночью. Его мать кричит. Что происходит?

Я слышу, как громко говорит отец, задавая свои вопросы, и бросаю взгляд на маму, чтобы понять, что она чувствует. И вижу, что она гордится им.

К моему удивлению, отец Ксандера тоже вступает в разговор:

— Куда они увозят мальчика?

Чиновник в белой форме объясняет, кратко и формально. Голос звучит громко, так что слышно всем собравшимся:

— Приношу извинения за прерванный сон. Этот молодой человек переведен на другое место работы. Мы пришли, чтобы его транспортировать. Поскольку его место работы за пределами Провинции Ориа, его мать взволнована и расстроена.

Но почему столько офицеров? Почему столько официальных лиц? И зачем наручники? В объяснении чиновника нет смысла, но после короткой паузы все кивают, принимая его. Кроме Ксандера. Он открывает рот, намереваясь что-то сказать, но, взглянув на меня, закрывает его.

Весь адреналин, погнавший меня за Каем, улетучивается, и ужасная реальность глубоко ранит меня. Куда бы Кая ни отправили, это случилось из-за меня. Из-за моей сортировки или из-за моего поцелуя. В любом случае — это моя вина.

— Ложь, — вдруг произносит Патрик Макхэм. Все поворачиваются и смотрят на него. Даже сейчас, кода он стоит здесь в ночной пижаме, его тонкое, худое лицо со следами пережитых страданий выражает чувство собственного достоинства, которого ничто не может коснуться. Такое выражение я знаю еще только у одного человека. И хотя Патрик и Кай — не родственники по крови, они оба обладают этой внутренней силой и благородством.

— Чиновники сказали Каю и другим рабочим, — говорит Патрик, глядя на меня, — что им предложат другую работу. Лучшую. На самом деле они посылают их в Отдаленные провинции воевать.

Я откидываюсь назад, как от удара. Мама протягивает руку, чтобы поддержать меня.

Патрик продолжает говорить:

— Война с врагом развивается не в нашу пользу. Им нужно больше солдат. Все местные крестьяне мертвы. Все до одного. — Он делает паузу и продолжает говорить как бы сам с собой: — Мне следовало знать, что они берут людей со статусом «Отклонение» в первую очередь. Мне следовало знать, что Кай будет в списках... Я думал, что раз уж мы прошли через такое... — Его голос прерывается.

Аида в бешенстве, вне себя, поворачивается к нему:

— Мы иногда забывали. Но не он! Он не забывал никогда. Он знал, что к этому идет. Вы видели, как он боролся? Видели вы его глаза, когда его уводили? — Она обнимает Патрика за шею, и он прижимает Аиду к себе. Звуки ее рыданий разносятся в холодном утре. — Он уехал умирать! Это был смертный приговор! — Она отпрянула от Патрика и кричит чиновникам: — Он уехал умирать!

К ним подбегают два чиновника, связывают им обоим за спиной руки и отгоняют прочь. Голова Патрика откидывается назад, когда один из чиновников затыкает ему рот кляпом, чтобы заставить замолчать. То же самое делают с Аидой, чтобы заставить ее не кричать. Я никогда не видела и не слышала, чтобы чиновники применяли силу. Неужели они не понимают, что их действия подтверждают правдивость слов Патрика и Аиды?

Рядом с нами садится аэромобиль и изрыгает из себя еще группу чиновников. Офицеры толкают Макхэмов к машине, Аида тянется рукой к руке мужа. Ей не хватает нескольких сантиметров до прикосновения — единственного утешения, которое могло бы ее сейчас успокоить.

Я закрываю глаза. Если бы я могла не слышать ее криков, которые эхом отдаются в моих ушах, и слов, которые я никогда не забуду. «Он едет умирать». Я хочу, чтобы мама увела меня домой и уложила в постель, как она делала, когда я была маленькая. Без тени беспокойства смотрела я тогда в окно на осенний вечер и не знала, что это такое, когда хочешь вырваться на свободу.

— Извините.

Я узнаю этот голос. Это «моя» чиновница, та самая, с зеленой лужайки. Рядом с ней стоит чиновник со знаком отличия самого высокого ранга в правительстве: три золотые звезды, сверкающие в свете уличного фонаря. Вокруг все стихает.

— Пожалуйста, пусть каждый достанет контейнер с таблетками, — говорит он вежливо. — Возьмите красную таблетку.

Мы все повинуемся. Моя рука нащупывает в кармане маленький контейнер с таблетками. Синяя, красная, зеленая. Жизнь, смерть, забвение всегда на кончиках моих пальцев.

— Теперь оставьте у себя красную таблетку и передайте ваши контейнеры гражданке Стандлер. — Он указывает на «мою» чиновницу, у которой в руках пластмассовый ящичек. — Вскоре после того, как мы закончим, вы получите новые контейнеры с новым набором таблеток.

Мы снова повинуемся. Я вместе с другими опускаю в ящик маленький металлический цилиндр, но не встречаюсь взглядом с чиновницей.

— Нам нужно, чтобы вы приняли ваши красные таблетки. Гражданка Стандлер и я убедимся, что вы все это сделаете. Здесь не о чем беспокоиться.

Похоже, что офицеров становится больше. Они идут вдоль улицы и приказывают всем, кто находится в своих домах, оставаться на местах. Нас, примерно человек двенадцать, стоящих рядом с остановкой аэропоезда, они изолируют. Мы — это та горстка людей, которые знают, что произошло сегодня в Кленовом городке и происходит по всей стране. Могу допустить, что подобные сцены в других местах проходили более гладко, чем у нас. Вряд ли у кого-нибудь из мальчиков со статусом «Отклонение» есть родители или родственники, стоящие достаточно высоко на служебной лестнице, чтобы знать, что происходит на самом деле. Но даже Патрик Макхэм не смог спасти своего сына.

Во всем виновата я. Я не пыталась играть роль бога или ангела, я играла роль чиновника. Позволила себе думать, что знаю, что лучше и что хуже, и соответственно изменила чужую жизнь. Не имеет значения, что решение было подсказано мне объективными данными. Решение принимала я. А поцелуй...

Не могу позволить себе думать о поцелуе.

Смотрю на красную таблетку, такую маленькую на моей ладони. Даже если она означает смерть, мне кажется, сейчас я ее приветствую.

Но подожди. Я обещала Каю. Я показала на небо и обещала ему. А теперь, минутой позже, готова сдаться?

Стараясь быть осторожной, я бросаю таблетку на землю. Еще секунду я вижу ее в траве, маленькую красную точку, и вспоминаю слова Кая о том, что красный цвет — цвет рождения и обновления. «К новым начинаниям», — говорю я себе, чуть-чуть передвигаю ногу и давлю таблетку. Теперь она лежит капелькой крови рядом с моей ногой. Это напоминает мне вечер, когда я увидела лицо Кая в переполненном зале игрового центра и в тот же момент раздавила потерянный кем-то контейнер с таблетками.

Но сегодня я напрасно ищу лицо Кая, мне его не найти.

Еще никто не выполнил приказа. Хотя чиновник — самого высшего ранга, который мы когда-либо видели, и он приказал нам сделать это, нас останавливают многочисленные слухи о красных таблетках, которые ходят годами.