настойчиво всплывало лицо Екатерины Долгоруковой, раскрасневшееся, с томными сияющими глазами… 30 ноября 1729 года в Лефортовском дворце Москвы состоялась красочная церемония обручения императора и княжны Долгорукой. Свадьбу назначили на 19 января.

В день помолвки целый батальон гвардии был введен в Лефортовский дворец. В три часа дня у стола, стоявшего посередине торжественного зала, Феофан, Архиепископ Псковский, окруженный архиереями, собирался начать торжественное богослужение. Император, прибытие которого было возглашено обер-камергером, вошел в сопровождении фельдмаршала Долгорукого, канцлера Головкина и вице-канцлера Остермана. Он занял место в предназначенных для него креслах напротив невесты, и, пробыв так несколько мгновений, встал и подвел княжну под торжественный балдахин. Архиепископ Феофан благословил обручальные кольца. Обрученные подошли под благословение бабушки, царицы-инокини, затем началась церемония целования руки императора и государыни невесты. Цесаревна Елизавета Петровна, герцогиня Мекленбургская Екатерина, царевна Прасковья должны были почтительно подходить к руке Долгорукой. Бледное, усталое лицо княжны сохраняло выражение надменного презрения. Церемония сопровождалась пушечными выстрелами. По окончании последовали фейерверки, затем начался бал, длившийся недолго, ввиду усталости невесты. Возможно, ее расстроил неприятный инцидент, предшествовавший помолвке. Когда золотая карета Екатерины, украшенная императорскими регалиями, въезжала в ворота дворца, корона зацепилась за перекладину, упала на мостовую и разбилась на куски. В толпе говорили: «Дурная примета, свадьбе не бывать!». А в то время в далеком сибирском городке Березове тихо угасла прежняя нареченная Петра – Мария Меншикова. Она пережила отца на полтора месяца и скончалась в день своего восемнадцатилетия – 26 декабря 1729 года от той же страшной, не излечимой тогда инфекции – туберкулеза.

Наступило 6 января – праздник Крещения Господня. Началось торжественное Водосвятие на реке Москве – прорубь была пробита под стенами древнего Кремля. На льду построились два полка – Семеновский и Преображенский. Приехавший в санях с невестой Петр вскочил на коня и встал во главе лейб-гвардии. Владыко Феофан трижды опустил крест в прорубь, освящая воды реки. В тот праздничный день никто не вспомнил, что именно на этом месте, в тот же праздник, 6 января 1676 года простудился прадед Петра II – Алексей Михайлович. Проболев около трех недель, он скончался.

Вернувшись во дворец, продрогший царь пожаловался на сильную головную боль. Вначале этому не придали особого значения. Как все эмоционально неустойчивые люди, Петр II всегда болезненно ощущал резкие изменения погоды, тем более что молодой неокрепший организм за последний год вследствие всяческих излишеств стал особо чувствительным к неблагоприятным внешним воздействиям. Внезапную болезнь молодого императора иностранцы, находившиеся при дворе, приписывали сильному морозу, который выдался на праздник. «Не помню дня более холодного, – писала леди Рондо (1874). – Я боялась ехать во дворец… чтобы встретить молодого государя и будущую государыню при их возвращении с Крещенского парада. Они оставались четыре часа на льду, посреди войск. В тот час, когда они вошли в зал, император стал жаловаться на головную боль. Сначала думали, что это – следствие холода, но так как он продолжал жаловаться, то послали за доктором, который посоветовал ему лечь в постель, найдя его очень нехорошим. Это обстоятельство расстроило все собрание. На другой день у императора появилась оспа». Первое время приближенные скрывали истину и распространяли ложные слухи о простуде государя. Утром следующего дня лейб-медик Л. Блюментрост, еще раз осмотрев и опросив государя (при этом выявился очень характерный симптом – боль в области крестца), произнес врачебный приговор – натуральная оспа. Со всех концов Москвы приходили сведения о заболевших страшной болезнью. Ворота домов, где были больные, помечали черной краской, ставили вокруг зажженные смоляные бочки. Помещения окуривали горящей серой, предполагая, что инфекция передается по воздуху, однако эпидемия оспы не прекращалась. В тот же день медики информировали царя об истинном характере его болезни. Были установлены ограничительные противоэпидемические меры в отношении окружающих, чтобы избежать распространения инфекции. Оспа бродила по Москве. Болели и в доме у Сергея Григорьевича Долгорукова, дяди невесты. Ему бы сидеть дома, не разносить заразу, однако желание держаться поближе к царю пересилило здравый смысл. Считают, что именно он занес оспу во дворец (Рихтер В., 1820).

К 9 января оспенные высыпания стали подсыхать, лихорадка спала, сознание полностью прояснилось. Однако врачи не разделяли радости родных – они ждали дальнейшего развития болезни, прекрасно зная страшный «нрав» оспы. Почувствовав некоторое улучшение, Петр, которому не хватало воздуха, не слушая предостережений докторов, встал с постели и, подойдя к окну, распахнул его. Видимо, повторное переохлаждение усугубило прогрессирование инфекционного процесса – оспенные высыпания распространились с кожи на слизистые оболочки дыхательных путей. Каждый вдох стал для царя затрудненным и болезненным. 16 января, после непродолжительной стабилизации состояния, у больного вновь наступило ухудшение – возникли лихорадка с ознобом, бред. Император лежал «в сильном жару», его знобило; врачи не покидали спальню. Они прикладывали к голове больного емкости со льдом, поили клюквенным морсом, протирали кожу уксусом. Петра, покрытого красными пятнами и волдырями, мучил зуд. Постепенно изъязвляясь, высыпания причиняли невыносимые страдания. Петр метался, постоянно просил пить. У постели государя находились врачи – братья Л. и И. Блюментросты, Н. Бидлоо. В ходе лечения возникали споры о целесообразности и очередности применения некоторых лекарств («декоктов», как тогда называли различные отвары). В депеше от 31 января 1730 года саксонский посланник Лефорт доложил своему монарху: «Существуют два различных мнения о причине смерти царя. Одни приписывают ее худосочию, усилившемуся вследствие усталости и изнурения, испытанных на охоте, а другие тому, что доктора Блюментросты сначала лечили лихорадку, предвещавшую оспу, как обыкновенную лихорадку, и давали ему разные прохладительные напитки, а Бидлоо был призван только на третий день, когда болезнь развилась, и он не одобрил способы лечения тех докторов». Естественно, установить диагноз при развившейся картине болезни Н. Бидлоо было легче, чем Блюментростам в самом начале заболевания. Что касается разногласий в способах лечения, то при тогдашнем уровне медицины они не могли принципиально повлиять на исход заболевания. Все усилия лучших врачей империи оказались напрасными – 17 января они известили членов Верховного тайного совета, что надежды на выздоровление нет. К вечеру состояние императора ухудшилось до критического – дыхание стало затрудненным, аритмичным, на расстоянии от больного слышались хрипы в груди. Он потерял сознание. Приближалось 19 января. Врачи констатировали начало предсмертной агонии. По настоянию родственников и согласно традиции три архиерея совершили Таинство соборования. Умиравший стонал, бредил, звал умершую сестру Наталью.

У постели царя плакала бабушка, царица-монахиня. Со смертью внука терпели крах ее мечты, планы мести ненавистным сподвижникам покойного мужа. Царь уже не слышал ее, метаясь по постели. Внезапно затих, вскрикнул: «Скорее запрягайте сани, хочу