На нем был черный костюм-тройка с крупными пуговицами, белая, с легким бежевым оттенком рубашка и красный галстук с едва заметным розоватым отливом. Комбинация, прямо скажем, экстравагантная, но на Боемире она смотрелась так, будто офицер родился в этой одежде. Неужели костюм был пошит на заказ? И когда — давно, на всякий случай, или специально для этого дня?.. Суетливые мысли мгновенно разбежались в разные стороны, как испуганные зайцы.

— У меня небольшой подарок, — с этими словами Шанов вытянул правую руку, которую до этого держал за спиной. В руке оказалась довольно увесистая коробка с большой надписью 'Красные и Белые'. Маленькие изображения аэропланов и танков, похожих на синие ромбики, отчетливо указывали, что это военная настольная игра.

— Для вашего сына, — пояснил офицер. — Он не дома?

— Спасибо! — Наталья подхватила коробку обеими руками. — Вы проходите! Аркадий у друзей, в гостях, но вечером вернется и будет рад.

— Нет, спасибо… я подожду за дверью, пока вы будете готовы. Не торопитесь.

Высказав непривычно длинную тираду, он отступил на шаг, в общий коридор, будто вычеркивая себя из пространства жилого помещения. И там, в коридоре, замер, как молчаливое изваяние. Только теперь Наталья обратила внимание, что Боемир еще и уложил коротко стриженые волосы в строгую прическу с пробором налево.

— Да, конечно, я постараюсь не задерживаться, — произнесла она, очень стараясь, чтобы слова прозвучали спокойно, со сдержанным и величавым достоинством.

По большому счету, ничего выдающегося и не было. Не случилось феерии развлечений, походов по ресторанам и всего, что обычно понимается под 'выходом в свет'. Они просто гуляли по Москве, никуда не спеша и не задумываясь о заботах грядущего. Говорили о чем-то, о чем впоследствии не могли вспомнить. Смотрели на вечерний город, который был велик и красив, даже, несмотря на 'световую дисциплину' вызванную необходимостью экономить электричество — мобилизация коснулась всех сторон жизни. Шанов в своей обычной манере — короткими, тщательно обдуманными фразами — рассказывал истории из жизни некоего китайского гарнизона, про который ему 'говорили товарищи'. Поведал так же и о том, кто такой Гуггенхайм, что приходил в гости на Новый Год. Высокий светловолосый немец оказался десантником-парашютистом. Шанов не рассказал, какие события свели и сдружили двух таких непохожих людей, но Наталья и так поняла, что случилось это отнюдь не за чаем с ватрушками. Слишком явственно, пусть и неосознанно, Шанов поджимал некогда травмированную правую руку, когда повествовал о великих талантах Гуггенхайма по добыче провианта среди пустынных равнин.

А она совершенно неожиданно для себя начала говорить о таких скучных и привычных вещах, как минные травмы, послеоперационная реабилитация, проблемы чистки раны, загрязненной инородными частицами и клочками одежды. Но Боемир очень внимательно слушал и периодически вставлял замечания, которые опять же свидетельствовали, что проблема знакома ему не с чужих слов.

В общем, вечер получился … странным. Но при этом — очень теплым и душевным.

А потом они танцевали на уличной танцплощадке, среди других пар, кружащихся под 'Амурские волны'. Танцор из Шанова получился никудышным, но у офицера оказалась отменная координация движений, поэтому он мгновенно схватывал основные движения, копируя их немного тяжеловесно, но точно. Впрочем, Наталья простила бы ему даже топтание на одном месте.

Слишком давно не было в ее жизни обычного совместного вечера и крепкого мужского плеча рядом.

Лишь один раз поход омрачился — разговор коснулся Аркаши, и женщина опрометчиво заметила, что иногда бывает тяжеловато одной. Офицер молча, немного странно посмотрел на нее, и Наталья вдруг вспомнила, что он ни разу не спросил, где же Коновалов-старший, отец семейства.

'В разводе' — невпопад сказала она и покраснела, представив, как странно и глупо это, должно быть, выглядело со стороны. Но он лишь кивнул, словно получил исчерпывающий ответ. И больше тема одиночества Коноваловой никак не всплывала — ни тайно, ни явно.

А потом все закончилось. Хорошее всегда преходяще, и может быть это по-своему хорошо. Ведь окажись человеческая жизнь сплошным праздником, ушло бы само понятие 'праздник' — без контраста с обыденностью.

— Простите, — сказал Шанов. — Я хотел… пригласить вас еще в ресторан… Но забыл, честно говоря. Очень уж хорошо все было.

— Ничего, — улыбнулась она. Боемир держал ее под руку, и Наталья чувствовала под рукавом пиджака крепкие мышцы — словно металлический слиток.

— Ничего, может быть в другой раз.

— Конечно. Непременно, — произнес он. И добавил после долгой паузы. — Мне очень понравилось. Спасибо, что… приняли приглашение.

— Пожалуйста, — честно сказала она и крепче взялась за его руку — несмотря на май, вечером похолодало, зябкий ветерок скользил по улице.

Наталья вспомнила их самую первую встречу. Насколько слабой и потерянной она чувствовала себя тогда, настолько спокойно женщине было сейчас.

— Жаль, нескоро получится, — задумчиво и с легкой грустью заметил он. — Мне предстоит много … рабочих поездок. Я буду редко бывать… дома.

Слово 'дом' далось ему с некоторым трудом, так, будто Шанов не привык считать какое-либо место своим постоянным домом.

— Да, я понимаю, — ответила она, стараясь не выдать грусть и некоторое разочарование.

Они вошли в дом, поднялись наверх…

— Доброй ночи, — сказал Шанов. — Спасибо… за вечер.

— Доброй ночи, Боемир.

* * *

Сталин внимательно посмотрел на Поликарпова, постукивая по столу пустой и холодной трубкой. Негромко, размеренно, словно отмеряя метроном уходящие секунды.

— Товарищ нарком военного авиастроения, вы уверены в своих словах? — очень тихо спросил Верховный. — Вы хорошо все обдумали после нашего последнего… разговора?

Сталин ценил Николая Николаевича Поликарпова, как профессионала высочайшего класса. Если и было что-то, чего Поликарпов не знал о самолетах, то этого не знал никто. Кроме того, Николай Николаевич обладал редким даром — он умел сочетать и жесткость, и человечность в руководстве людьми. Нарком был строг, но в то же время не жесток, он всегда в точности знал, где заканчивается предел возможностей для каждого отдельного человека, коллектива, отрасли в целом. Однако временами мягкость Поликарпова оборачивалась непониманием того, что обтекаемо называлось 'требованиями текущего момента'. И, соответственно — неспособностью удовлетворить эти требования.

Как сейчас, например. Но если прежде 'закидоны' доброжелательного наркома были не фатальны, то теперь все обстояло совершенно по-иному…

— Да, товарищ Сталин, — четко и твердо ответил Николай Николаевич. — То, что требует Ставка, невозможно.

— Объясните вашу позицию, — вежливо попросил Верховный, но нарком слишком долго общался со Сталиным напрямую и хорошо понимал, что в словах генерального секретаря на самом деле не было ни просьбы, ни вежливости.