– Атакуют тяжелые немецкие танки!

Мы были счастливы, что впервые за долгое время наши танки сочли «тяжелыми». Видели бы вы, какой эффект временами производили эти груды металлолома. Я должен упомянуть, что в то время у наших танков были фальшборта[85]. С внешним покрытием из листовой стали мы действительно выглядели угрожающе. Едва мы получили танки Pz IV с длинными орудиями, для нас наступила «золотая эра». Даже если роты уменьшались всего до 3 или 4 танков, мы стояли друг за друга и ничего не боялись.

В заключение мне хотелось бы упомянуть один наш танк-ветеран. «Стремительный» старый, почтенный Pz IV с изящным короткоствольным (длиной 24 калибра) орудием и очень узкими ажурными гусеницами – рыцарь в грубой роте. Шутили, что он участвовал еще в Франко-прусской войне 1870–1871 годов.

Самым подходящим временем для нашего «Стремительного» была зима. Почему? Батальон всегда двигался колонной, один танк за другим со «Стремительным» впереди. На то был свой резон. Дорога начинала подниматься в гору. Передовые подразделения колонны замедляли ход. Водители переключали скорость; моторы мирно гудели. «Стремительный» отходил влево и вился рядом с батальоном, как унтер-офицер – инструктор по строевой подготовке с рекрутами.

Танк почти подходил к вершине холма и начинал сползать, сначала практически незаметно. Но экипаж тем не менее ждал. Все люки в башне мгновенно захлопывались. Водитель пытался двигаться наискосок и рулить, но ничто не помогало избежать неотвратимого исхода. Взметая клубы снега, «Стремительный» боком вперед опять устремлялся вниз вплоть до самого основания склона. Он проносился мимо осклабившегося батальона, который не обращал на него внимания и продолжал карабкаться на холм. Мотор ревел, и водитель отчаянно давал задний ход. Наконец, если ничего не получалось, проверенная в боях машина застревала в низине. После чего исполненный сострадания тягач брал его на буксир и вытягивал на гребень холма.

Старик закончил свои дни близ Севска, хотя и не совсем обычным образом. 2-я рота шла в атаку по склону. «Стремительный» старательно карабкался вверх, в сторонке. Вдруг:

– Впереди вражеские танки!

– Стоять!

Башня повернулась «на 1 час».

– 800!

– Кумулятивный снаряд!

Заряжающий втолкнул округлый кумулятивный снаряд в казенную часть, поставил предохранитель на ведение огня и объявил:

– Готовьсь! Выстрел!

Загрохотало, как никогда раньше. Когда рассеялся дым, пушки как таковой не было. Только маска пушки торчала в небо грустным обрубком.

Боже, старина «Стремительный»! Это был его последний трюк, поскольку оттуда его отправили в Магдебург, откуда он никогда не вернулся.

На Пасху 1943 года бои на берегах Десны завершились. Нас сменила пехота, а мы отправились на позиции на новый фронт. На Пасху мы наслаждались покоем в Новгороде-Северском. 29 апреля танки погрузили в эшелоны и отправили в Карачев. Там нас ждала «грязная война».

Ганс Шойфлер

В районе господствовали партизаны. Десятками тысяч[86] они жили в лесных лагерях, терроризировали гражданское население, ночь за ночью совершали набеги на деревни, взрывали железнодорожные линии и минировали шоссейные дороги. Эти бойцы Сопротивления, как они себя называли, были хорошо организованы, и руководили ими опытные офицеры Красной армии, находившиеся там с момента крупных боев в окружении. Поэтому, так или иначе, против них необходимо было предпринимать крупномасштабные операции, поскольку полицейские формирования не могли справиться с ситуацией. Это была война не для нас. Кто тут партизан? Кто безобидный советский гражданин?

Мы были удивлены и поражены, когда прочитали дневник командира партизан, захваченный нами во время операции.

28 сентября 1941 года я был назначен командиром 7-й роты 624-го стрелкового полка 137-й дивизии. До 4 октября 1941 года мы обороняли Бакланово. 7 октября нас маршем перебросили на Брянск. Неприятель перерезал дорогу, взяв Пролысово. Брянск и Орел пали. 8 и 9 октября нашему полку приказали атаковать Пролысово. Мне было приказано устроить засаду на дороге Пролысово – Гололобово. Атака не состоялась; я остался в засаде. Затем полк отступил. Я оставался на своей позиции до 5:00, прежде чем отойти, но никого там не было. Я обнаружил, что полку пришлось маршем идти на Святое. В результате я двинулся за колонной буксируемых тракторами орудий. Когда колонна с артиллерией корпуса скрылась в лесу по дороге Пролысово – Навля, три немецких самолета атаковали нас на бреющем полете. В то же самое время немецкая артиллерия открыла по нас огонь с западной опушки леса. Немецкая рота двинулась в атаку со стороны колхозных садов. Командиры взводов побежали в лес. Я застрелил одного из трусов. Мы решили обороняться. Но наша огневая мощь была настолько слаба, что не могла обескуражить немцев. У нас не было ни пулеметов, ни минометов. У немцев же было до черта автоматов, заставивших наших солдат залечь и прекратить огонь.

В решающий момент мы хотели повести бойцов в рукопашный бой, но политрук был убит, а я ранен в ногу. Немцы продолжили атаковать. Некоторые из наших побежали в лес другие сдались. Я остался лежать на поле боя с пятью мертвыми солдатами и убитым политруком. Стемнело. Днем я заметил деревню метрах в семистах от нас. Я пополз туда. Меня мог подобрать немецкий автомобиль. Два моих санитара, которые сдались, хотели отнести меня к нему. Но я приказал им молчать обо мне.

Я медленно пополз. Нога болела, и я ослаб от потери крови. Вдобавок я был страшно голоден. Изо всех сил я постарался добраться до поля высокой пшеницы, которую не убрали, и нашел хорошее укрытие. Пшеница распрямилась позади меня. Я накрылся шинелью и заснул. Спал хорошо и не просыпался до утра 10 октября. Все поле покрыл снег. Я тоже был под снегом, но мне было тепло, и я хорошо спал.

Около 9:00 я добрался до деревни Пашеньки, где местное население тепло встретило меня и спрятало от немцев. Я перевязал ногу, поел впервые за пять дней и долго спал. Через три дня милая старая женщина, Марина Ивановна Петрушина, взяла меня к себе домой. Мне было плохо, сильно болела нога.