Под яркими лучами солнца великолепного июльского дня мы двинулись по направлению к неприятелю в район сосредоточения. «Штуки» Ю-87 и другие бомбардировщики ревели над нами, окруженные с флангов и охраняемые «Мессершмиттами» Me-109 и «Фокке-Вульфами» ФВ-190. Когда немедленно вслед за этим раздался грохот нашей собственной артиллерии, который затем смешался с воем артиллерии неприятеля, все это переросло в невиданный доселе ураган огня. После чего, мы знали, наша очередь идти вперед.

Это произошло вскоре после того, как мы начали движение. Мы въехали на огромную просторную равнину, широко рассредоточившись по всему фронту и следуя глубокоэшелонированным порядком. К нам присоединились танки соседней дивизии. Это было поле боя у села Теплое. На горизонте мы видели цепочку холмов, которые представляли для нас огромное значение. Я никогда не видел столь гигантской демонстрации концентрированной огневой мощи, как в те минуты, когда мы двинулись в атаку. Та же картина повторялась в секторе обороны русских: танк за танком – насколько хватало взгляда. Чем ближе мы подходили к неприятелю, тем хуже было для нас, поскольку большая часть русских танков и противотанковых орудий была вкопана.

Наш командир танка свистнул так громко, что загудело у нас в шлемофонах, когда понял, в какое пекло мы направляемся. Подобно альпинисту перед отвесной стеной, наш обер-фельдфебель, уцепившись за башню, выглядывал из-за ее края и в нужный момент всегда находил цель. Вдобавок ко всему он сохранял спокойствие, и не стоит даже говорить, что оно распространялось на весь экипаж, в результате экипаж нередко скорее чувствовал внешнюю опасность, чем ее осознавал.

Примерно в 200 метрах напротив нас горел КВ-1. Нам пришлось направиться к воронке, если мы не хотели отстать от нашего подразделения. Когда мы поравнялись с уже смертельно раненным гигантом, раздался приглушенный рев, и наши люки резко открылись, словно распахнутые невидимым духом. Огонь и дым охватили танк со всех сторон. Я едва расслышал команду нашего командира:

– Выбираться!

Вначале ясно соображать невозможно. Работает скорее подсознание: нас подбили. Лишь несколько секунд спустя, уже укрывшись за нашим танком, мы поняли, что, собственно, произошло. Когда мы поравнялись с КВ-1, он взорвался и разлетелся на куски. Они дождем обрушились на нашу машину, и она загорелась. Наш командир, человек, способный быстро принимать решения, приказал выбираться из пламени, пока остальные все еще пребывали в шоке от произошедшего. Потребовались минуты для того, чтобы мы смогли восстановить порядок в головах и начать соображать. Мы лихорадочно собрались и вскоре снова были готовы к бою.

У многих из нас до сих пор живо в памяти, как мы поломали зубы о первую гряду холмов со вкопанными танками и противотанковыми орудиями противника. Безмолвным свидетельством тому служат большие потери с обеих сторон.

Несколько дней спустя мы вели бои в районе села Тросна. И именно здесь ранили нашего доброго обер-фельдфебеля Алльгайера. Для того чтобы обеспечить поддержку померанской легкой пехоте и пехотному полку из Мюнхена, мы разделились и, как часто происходило в подобных случаях, были приданы им. После того как была отбита атака русских танков, во время которой наш наводчик, унтер-офицер Берингер, подбил несколько тридцатьчетверок, мы перешли к закреплению на достигнутом рубеже. Местность хорошо подходила для нас, поскольку мы были на огневой позиции на обратном скате и имели большие зоны обстрела. В какой-то мере подбитые неприятельские танки также обеспечивали нам определенное прикрытие.

Для танкистов приятно знать, что пехота находится впереди и по соседству. Танки нашего взвода располагались со 150-метровым интервалом справа и слева от нас. Все экипажи выкопали хорошо знакомой конфигурации окопы под танки, поскольку мы хотели рассредоточиться, как только позволит ситуация. В течение дня по два человека оставались в боевой готовности в танках, а другие отдыхали, писали письма и тому подобное. Особого затишья не наблюдалось, поскольку иваны, как обычно, не давали нам покоя. Они постоянно вели беспокоящий артиллерийский или минометный огонь по нашему сектору, в результате нам пришлось окопаться и, как всегда, пережидать обстрелы в надежных убежищах.

В ходе одного из таких беспокоящих обстрелов экипаж по соседству с нами сильно пострадал, так как все пять человек стояли за танком, когда в непосредственной близости от них упало несколько снарядов. Я лежал за танком в то время, когда до моего слуха донесся пронзительный крик, призывающий врача. Мы немедленно подбежали посмотреть, кто ранен, и увидели пятерых наших товарищей, лежавших на земле. В мгновение ока я достал из танка аптечку первой помощи. Обходным маневром я добрался до раненых. Нашего медика, унтер-офицера Вагнера из Вены, всегда доброжелательного, нигде не было видно. Соответственно, мне пришлось позаботься о раненых, что я и сделал, как сумел.

После этого я двинулся назад, к своему танку. На полпути я снова услышал характерный отвратительный свист минометной мины. Наш окоп был справа прямо передо мной, и, держа аптечку в правой руке, я прыгнул и приземлился головой вперед. Но несколько снарядов уже упало в непосредственной близости… как всегда, я отметил это про себя. Затем я почувствовал тяжелый удар с левой стороны головы, перед глазами поплыли красные круги, и я потерял сознание.

Может возникнуть вопрос, почему я так подробно описываю обстоятельства своего ранения. Я это делаю потому, что они касаются нашего обер-фельдфебеля. Когда я снова открыл глаза и пришел в себя, он сказал мне:

– Ты это заслужил… какого черта ты побежал на помощь в разгар артиллерийского обстрела? Тебе следовало дождаться, пока он закончится!

Мог ли подумать наш командир танка, что ему тоже скоро придется вернуться домой. Затем меня доставили на главный медицинский эвакуационный пункт. Два дня спустя туда доставили и лейтенанта Петерса. О, какие шутки играет с нами жизнь! Автомат, лежавший под командирским сиденьем, выстрелил сам, когда танк шел по пересеченной местности, и пуля попала лейтенанту Петерсу в мягкое место. Подобное ранение не вознаграждалось отправкой в госпиталь на родину, поэтому, когда пулю вытащили, мы оба вернулись на передовую. Из-за больших потерь тогда каждый человек был на счету, и потому я, несмотря на головную боль, забрался в нашу воронку, которая за долгое время уже успела стать нашим «домом».

На фронте за прошедшие несколько дней мало что изменилось. В основном шли перестрелки между нами и противником. Мы находились в своей воронке, когда наш обер-фельдфебель почувствовал зов природы и, вооружившись шанцевым инструментом, исчез на ближайшем пшеничном поле. Затем, в самый неподходящий момент, воздух вновь наполнился осколками, и множество снарядов засвистели в воздухе, когда иваны начали обстрел из минометов. Даже сегодня у меня мурашки бегут по телу, когда я слышу крик, заставивший всех нас затрепетать:

– Помогите! Помогите! Врача!

Сомнений относительно кричавшего не было. И, словно преследуемые злобными фуриями и чувствуя, что произошло нечто ужасное, трое из нас рванули на этот голос. Обер-фельдфебеля удалось найти не сразу, поскольку пшеница была высока. Несколькими минутами позже мы стояли перед нашим несчастным командиром, который был ранен множеством осколков.