К вечеру десятого дня пути погода начала портиться. Небо затянули тяжелые тучи; порывы ветра срывали с верхушек волн брызги — палуба вмиг сделалась мокрой и скользкой. Волнение быстро усиливалось; а с запада стремительно накатывалась темнота, прорываемая то и дело тусклыми зарницами молний. Паруса спешно убрали; выдвижные мачты скрылись в корпусе судна.

— Хорошенько все закрепили, сукины дети?! А теперь живо все вниз! Очистить палубу! — надрывался О’Рейли. — Задрайте люки как следует; нас ждет веселая ночка.

Волнение усиливалось. Ласку, впервые с начала пути, посетил жестокий приступ морской болезни. Ощущение было омерзительным: хотелось свернуться в комочек и умереть.

Девушка лежала пластом на койке, с болезненным содроганием прислушиваясь к царящим в теле ощущениям: желудок вместе с кораблем мучительно медленно заползал на водяную гору — и с тошнотворной слабостью соскальзывал вниз, взбалтывая все потроха, словно ведерко с мутной водой. Озорник по-прежнему корпел над расчетами. Лишь изредка, когда крен становился особенно крут и гора бумаг на столе начинала шевелиться, грозя упасть на пол, он протягивал руку, останавливая ее, — и вновь принимался писать. «Мог хотя бы раз оторваться от своей писанины, подойти, утешить… С тех пор как Лев засел за работу, он вовсе перестал обращать на меня внимание… Словно я чужая ему!» Ласка тихонько заскулила: у нее даже не хватало сил, чтобы как следует обидеться. Снаружи деликатно поскреблись. В дверь просунулась мохнатое рыло Потапа.

— Эвон ты где. Спишь, нет?

— Какое там сплю. Муторно, мочи нет.

— Так я и думал. Тут половина наших мается: которы не призраки, почти все. На вот, заешь.

При слове «еда» горячий комок тошноты толкнулся в горло. Ласка со стоном замотала головой.

— Надо поисть, надо! — настойчиво ворчал медведь. — Хлебца с солью кусочек — от морской болезни само верно дело; точно знаю. Под Севастополем, помню, на шаланде одной каботажем шли — только так и спасались. Давай, жуй, легче сразу станет.

Девушка с трудом села, переждала накативший приступ тошноты, дрожащей рукой взяла из когтистой лапы подсохший ломоть и принялась жевать. Проглотить черствый хлеб удалось не сразу.

— Во. Исть можешь — выходит, и работать можешь, — невозмутимо констатировал Потап. — Пошли, там у инженера нашего динама барахлит.

— Какая еще «динама», ты о чем вообще, — слабым голосом запротестовала девушка. — Меня вывернет сейчас.

— Пошли, давай, пошли! — медведь был неумолим. — Кто совсем от качки помират, у того нутро хлебу-то не приемлет. А раз проглотить смогла, знать, не так все страшно. Не хлеб лечит, работа. Для тебя ж стараюсь! Эвон, на Льва посмотри: и не мучается совсем.

— А? Что? — отсутствующе спросил Озорник.

— Да ничего, пиши. Барышню твою подлечить надоть.

— Да-да, конечно. — Судно в очередной раз накренилось, и Лев ловко поймал ползущую по столу чернильницу.

«Ах так!» — Ласка со стоном встала на ноги. От резкого движения застучало в висках.

— Ну, где там твоя «динама»?! И кстати, Потап, чего это ты Лидделла «нашим» называешь? Какой он «наш»? — поинтересовалась девушка.

— Наш и есть. Что ж такого? Я зверь военный, на вещи эти так смотрю: ежли ты на нашей стороне, значит, наш.

— Ага. Только учти: Стерлинг себе на уме, и команда его тоже. Мы никакие не друзья, просто союзники — временные.

— Знаю, не дурак! Но покуда вместе держимся — надо заодно быть; иначе худо выйти может. Твой-то пишет все? — сменил Потап тему.

— Угу. До меня ему, похоже, никакого дела нет, — вырвалось у Ласки.

— Это ты зря. Занят он очень, иной раз и поесть забыват — видать, важные писульки-то. В Севастополе, помнится, тоже был один, из дворян, батареей на четвертом бастивоне командовал. Как свободна минута — так он блокнот сразу достает, карандашик, и ну черкать чего-то… А командир хороший был, справный; солдаты его уважали, да. Тоже, кстати, Львом звали.

Потап был на редкость разговорчив. Ласка не сразу сообразила, что медведь таким образом отвлекает ее от болезненного состояния — причем весьма успешно; когда они достигли генераторной, девушка уже немного пришла в себя. Лидделл возился с большой электродинамической машиной, используемой для подпитки призраков — именно ее Потап обозвал «динамой». Причину поломки установили довольно быстро — в колесе лопнул обод подшипника. К счастью, на борту имелось достаточное количество сменных деталей. В углу генераторной девушка заметила еще одну электромашину, размерами поменьше — к ней были приделаны длинные рукояти, словно у носилок, и тележные колеса.

— Это на случай, если нам придется покинуть корабль, — пояснил инженер. — В конце концов, мы-то можем добывать себе пищу в пути, охотиться — а вот «стим бойз» требуется электричество.

Работа и впрямь подействовала на Ласку благотворно. Как это обычно бывает, стоило справиться с одной неполадкой, как тут же потребовалось починить что-то еще, заменить ненадежную деталь, отрегулировать натяжение пружины. Морская болезнь отступила, а потом и вовсе забылась: закончив, наконец, работу и вытирая руки от смазки, девушка с удивлением поняла, что чувствует себя превосходно! Вернувшись в каюту, она бросила взгляд в иллюминатор. Вспышка молнии высветила на миг курящуюся мельчайшими брызгами водяную гору… Ласка поспешно отвела взгляд.

— Лева! Нам нужно поговорить.

Озорник оторвался от расчетов.

— Да… Я тебя слушаю.

— Скажи мне, что ты задумал? И… как мы будем дальше?

— Я не могу сейчас ответить на второй твой вопрос, — вздохнул Озорник. — Я просто не знаю. Слишком много разных «если»…

— Тогда ответь на первый!

— Я ведь уже говорил тебе: наш мир стянут незримой сетью. Я хочу ее разорвать.

— Как?! Что это будет — конкретно?

Озорник вдруг сдвинул с глаза повязку. Ласка на миг испугалась, что Лев хочет применить свои нечеловеческие способности — прямо здесь, сейчас, чтобы прекратить этот разговор. Но напарник лишь устало потер веки.

— Представь себе мир — разрезанный, точно спелый арбуз, рассеченный на мелкие дольки. Представь сотни малых планет, кружащих в бесконечном вальсе. Знаешь, каким будет небо над головой их обитателей? Словно бархат, усыпанный огромными самоцветами. Сотни миров — и каждый из них уникален, каждый непохож на своего соседа. Никаких колоний, никаких государств-сателлитов, никаких империй, сокрушающих утонченные древние цивилизации железной поступью солдафонов.

— Лева… Но это ведь безумие! — Ласка растерянно глядела на своего товарища. — Ты… Даже если это удастся… Неужели ты думаешь, что кто-нибудь выживет после… Такого?!

— Конечно. И выживших будет куда больше, чем погибших; неизмеримо больше! Да, полностью избежать жертв не выйдет, но… Я ведь хочу не просто перекроить мир; я хочу дать человечеству шанс начать все заново, избегая фатальных ошибок. На этот раз прошлое останется неизменным — люди должны помнить, каким все было. А будущее всецело находится в их руках.