— Это она, — осторожно подтвердила я, вновь чувствуя себя худшей девушкой в мире.

— Пожалуйста, скажи, что это она, — неожиданно раздалось за моей спиной, заставив резко обернуться.

— Это она, — осторожно подтвердила я, вновь чувствуя себя худшей девушкой в мире.

— Ну, привет, подруга, — Паша, сияя улыбкой, аккуратно снял со стены гитару и сел на краешек моей кровати.

По комнате тут же прокатился гулкий аккорд, а улыбка музыканта сделалась еще шире. Он прикрыл глаза и принялся поочередно перебирать струны, ловко регулируя колки и настраивая инструмент на слух. Когда ноты зазвучали выше, Паша удовлетворенно кивнул сам себе и заиграл.

Вовину мелодию.

Музыку, которую сочинил его погибший брат.

По телу побежали мурашки, а перед глазами вместо красивого молодого мужчины, появился нескладный, худощавый паренек.

Сколько всего было в этой песне? Именно её Паша впервые сыграл для меня. И её же наигрывал из года в год, сидя вот так на моей кровати. В моем настоящем доме. Где пахло мамиными духами и папиным кремом после бритья. Бабушкиными булочками с корицей и моим любимым рябиновым чаем. Где я могла валяться прямо на полу со своим лучшим другом и жаловаться ему на любую ерунду, которая тогда мне казалась катастрофой всемирного масштаба.

Теперь всё было иначе. И мелодия звучала совсем не так, как прежде. Она стала лучше, чувственнее. Она и сама, будто стала чувством, которое музыкант виртуозно выплетал своими пальцами, делая его осязаемым для остального мира. И для меня.

— Красиво. Думаю, ему бы понравилось, Паш, — призналась с улыбкой, когда музыка стихла.

— Или он бы сказал, что я налажал с барре, — усмехнувшись, ответил музыкант и бережно провел ладонью по обечайке. — Я рад, что ты оставила её себе.

— О! — к щекам прилил жар стыда, позволяя в полной мере ощутить себя пойманной на месте преступления воровкой. — Конечно же, ты должен её забрать. Прости, что не рассказала тебе о ней раньше, просто… — у меня не осталось ничего, что напоминало бы о доме, кроме этой дурацкой гитары, — …как-то забывала постоянно.

— Сколько лет прошло, Китти-Кэт, а ты так и не поняла, — парень покачал головой и смерил меня озорным взглядом. — Гитара — это только повод.

— Повод? — растерянно переспросила я, опять мысленно возвращаясь в тот день, когда Краснов притащил ко мне инструмент.

— И как я раньше не догадался, что ты не понимаешь намеков? Честное слово, Кэти, это еще хуже, чем та история с моими бесстыжими глазами, — Паша подошел ко мне вплотную и приобнял за талию, окружая своим теплом и ароматом. Я опустила ладони ему на грудь и заглянула в лицо:

— Но ты говорил, что твой отец хотел её выбросить …

— А, это? — поморщился парень. — Он собирался сделать это каждую чертову пятницу, но водка всегда сдерживала его высокие порывы, — на миг в его глазах блеснула сталь вперемешку с болью.

— Мне жаль. — Сколько я помню, Паша редко когда ладил с отцом. Их отношения напоминали вечное противостояние, где один все время давил и требовал, а второй — сопротивлялся и бунтовал.

— Но я не об этом, — отмахнулся Паша и нежно чмокнул меня в кончик носа. — Гитара, была лишь предлогом, чтобы я мог почаще зависать у тебя. Чтобы быть с тобой.

— Чтобы быть со мной? — оторопело переспросила я.

«Он что, уже тогда…»

— Ну и еще мне нравилось, как ты смотрела на меня, когда я играл. Словно я — бог, — со смешком добавил он.

Заслышав последнее, я едва не закатила глаза. Кто бы сомневался, что Краснов опять задействует свои нарциссические шуточки.

— Кажется, ты путаешь восхищение с жалостью, Паш, — сочувственно ответила я, включаясь в игру. — Это был жалостливый взгляд.

— Ну, если только ты жалела из-за того, что отправила такого классного парня в френдзону. Серьезно, Сватова, ты что, раньше никогда не думала обо мне в этом плане? — Паша наклонился и игриво прикусил мою нижнюю губу. — Никогда-никогда?

— Не хочу тебя разочаровывать, Краснов…но в этом плане ты для меня не существовал со времен нашего неудавшегося слюнявого эксперимента, — я небрежно стряхнула с крепкого плеча невидимую пылинку и с вызовом посмотрела ему в лицо.

— Не существовал? — серые глаза парня прищурились, а рот растянулся в лукавой усмешке. — Занятно, — он двумя пальцами приподнял мой подбородок и, наклонившись, медленно обвел кончиком языка мои губы.

Пульс, что до этого и так частил, и вовсе взбесился. А Краснов, не ведая, какой колоссальный ущерб причиняет моему неокрепшему от буйства гормонов организму, продолжил свою сладкую пытку:

— Но ведь с тех пор многое изменилось. Да, Кэти? — низким голосом спросил он, целуя чувствительную впадинку за ухом. Висок, щеку, уголок рта…

— Не понимаю о чем ты, — невинно ответила я, игнорируя сладкий трепет внутри, который распаляли его прикосновения. В отместку я прижалась к парню всем телом и запустила ладони под футболку, беззастенчиво исследуя мужскую спину.

«Так то!»

Пашка на такое только выразительно хмыкнул и проделал в ответ то же самое.

— Негодяй, — возмутилась я и, не желая проигрывать в этой странной игре, позволила своим прикосновениям стать чуточку смелее.

— Вредина, — тихий смех пощекотал шею, невесомо опалил линию челюсти и оборвался у моих губ. На какой-то миг мы замерли, шумно дыша и выдавая тем самым свои истинные чувства, а потом…сорвались.

Руки, губы, его рваный выдох, мой отчаянный вздох — и наши языки сплетаются.

И мы проигрываем. Оба.

Или только я?

— Ты чего? — разочарованно выдохнула, когда Паша вдруг отстранился. Грудь резко вздымалась, а губы жгло. Но я хотела большего. Хотела его всего.

— Немного терпения, Китти-Кэт, — парень озорно подмигнул и подошел к письменному столу. С секунду он рассматривал мои методички и конспекты, а потом вдруг одним стремительным движением сбросил те на пол.

Будто в замедленной съемке я наблюдала, как падают, раскрываясь с тихим шелестом, учебники и тетради, и как отскакивают, ударяясь об линолеум, ручки. Должна признать, это выглядело феерично. И почему-то дико волновало.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ — Ты сумасшедший, — покачав головой, констатировала я.