Небо. Абсолютно чистое небо. Оглушительно высокое и синее. Рыже-золотые от лишайника ветви ив рассекают его, оплетая невероятным узором. Деревья уже отошли от зимы. Они холодны, но уже возносят в зенит серебряные пушистые почки. Я смотрю ввысь и забываю обо всем. Ивовое воскресенье близится, и небо полнится звоном. Шестерни церковных колоколен бьют по всему городу. Со всей округи к церквям и монастырям тянутся возы, везущие пушистое серебро срубленных ветвей.

Стоящая рядом со мной Маша улыбалась.

– Такого у вас в Петрополисе не увидишь, верно?

– У нас есть много иных красивых вещей. Но да, с природой беда.

– Владыко говорит, пройдет десяток лет, и у нас все так же будет. Небо скроет дым. И мы все будем носить респираторы. Не знаю, мне не верится. Но давайте любоваться сейчас.

Была суббота. С момента засады миновало уже несколько дней. Поймать Толстобрюкова пока не удавалось, и хотя мы не давали себе никакого отдыха, новых следов не появлялось. Единственное, что было ясно, то, что дни Толстобрюкова на свободе были сочтены.

– Маша, расследование скоро закончится. Я улечу. Вы можете говорить что угодно, но мы оба знаем: Оболоцк – это совсем не ваш город. Если вы все же захотите оставить его…

Она посмотрела на меня грустно и чуть улыбнулась.

– Не искушайте. Да и как Владыку бросить? Он же вместо отца мне. Если я сбегу, у него удар случится. Виктор. Я люблю тебя. Но есть долг. Пусть я плохой человек – пусть я блудница, но я не могу бросить его. Так что нет. Пока дядя жив, я останусь в Оболоцке. А здоровье у него хорошее.

Маша сглазила.

К нам подбежал перепуганный монах. Мы спешно бросились к дому Лазуриила.

– Нехорошо мне, Виктор, муторно. – Глаза Владыки покраснели. Он лежал в жару в своей келье. Пахло потом, болезнью и отварами трав.

– Вам бы витального бальзама попить, а не травы.

Лазуриил слабо улыбнулся.

– За это Бог и покарал. К Грозову зашел вчера, а он уговорил меня своего бальзама испить. Сказал, новый состав они с Аидкой придумали какой-то, очень действенный. – Владыка мучительно закашлялся. – Знобко мне… Простуда какая-то… Простуда… Сейчас оправлюсь. Мне еще службу сегодня всенощную выстоять надо.

Я вышел из кельи и быстро поймал монастырского врача, ожидая услышать страшное.

– Гниль?

– Не похоже. Думаю, бронхит. Я дал жаропонижающего уже. И еще сейчас принесу нового бальзама Грозова под видом отвара. К вечеру ему станет лучше, вот увидите.

Я вышел во двор. Вновь било солнце. Вновь вокруг был один сплошной праздник, лишь монахи в дальнем конце монастыря явно были в печали. Церковный розьер, и так старый, окончательно развалился и не мог освещать землю своими прожекторами.

К вечеру Владыке полегчало.

11110

Синяя лазурь неба. Вечер субботы. В монастырь тянулись люди. Били шестерни храма, призывая на всенощную. Мы с Машей уже стояли под сводами. Хотя монастырь и был световерческим, но служба удивительно повторяла все то, что было в Петрополисе: всенощное бдение с литанией, помазывание маслом, а на исходе десятого часа началась раздача ивовых веточек. Рубиновые лампады к тому времени начали коптить, газовые свечи потускнели, и храм наполнился густым синим дымом, пахнущим ладаном, прогоревшей нефтью и даммарой. От этого дыма и нежной песни церковного хора голова плыла, останавливая бег мыслей, и все, что оставалось, – лишь легкое и светлое чувство радости, от которого на глаза невольно наворачивались слезы.

С церковных сводов ударили полнящиеся газовыми свечами прожекторы. Лучи рассекли густой дым. Горожане, старые и молодые, протягивали ивовые букетики под их свет. Хор пел. И я улыбался. На душе вдруг стало хорошо и чисто.

Служба кончилась, и мы с Машей вышли во двор. Владыко Лазуриил, вспотевший, пахнущий дымом и миртом, тяжело опирался на посох, направляясь к своему дому. На вершине храма били и грохотали стальные шестерни.

Маша вскипятила чай, и мы сели за скромный, накрытый домотканой скатеркой стол. В блюдечках появились орехи, кусочки нарезанной свеклы и по случаю праздника – сушеная карасиная икра. Впрочем, все это было только для меня и Маши. Ариадна лишь подкрепила свой кровообмен с флакона концентрированной крови, а Владыко, как всегда, пил пустой кипяток. Налив его в блюдце, Лазуриил подул на воду и пригубил ее с видом огромного наслаждения.

– Устали? – спросил я.

– Утомился. Годы уже не те. Восьмой десяток. Знаешь, быстро жизнь прошла. Очень быстро. – Владыко тяжело, надсадно закашлялся и с трудом распрямился вновь. – Зато все в ней успел. Все успел, что мог.

Я покачал головой. Несмотря на улыбку и радость церковного праздника, Лазуриил действительно выглядел плохо. Было видно, что он уже давно не спит и сильно вымотан и всем случившимся в городе, и торжествами, и болезнью.

– Вам бы поспать, – тихо предложила сидящая с нами сыскная машина.

– Завтра посплю, раба человечья Ариадна. Завтра… – Владыко мягко улыбнулся. – Скоро нужно будет в другие приходы освященные ивы развозить. Катера монастырские уже под утесом, пары поднимают. Ну ничего. Какие мои годы? Умру скоро уже. У Господнего престола отдыхать мне всю вечность.

Прикрыв глаза, Лазуриил дал себе короткую передышку перед тяжелой поездкой по скитам и деревням на реке.

Увидев, что измученного дядю сморил сон, сидящая рядом со мной Маша потянулась за орехами и будто невзначай прижалась ко мне, после чего озорно подмигнула, заслышав изданный Ариадной скрежет.

– Виктор, расскажите, а как Ивовое воскресенье в Петрополисе празднуют? – спросила девушка.

Я улыбнулся.

– У нас это такой же праздник, как и у вас. Все храмы украшены. Город полнится звоном шестерней. Идут всенощные. Потом утренние службы. Там особенно много людей: рабочие приходят с ночных смен прямо в храмы, съезжаются чиновники в золоте мундиров, приходят семьи с детьми всех сословий и званий. С ивами, правда, туго: у нас же не растет ничего в Петрополисе, потому крестьяне, что за двести верст от города живут, везут возы с ивовыми ветвями на рынки. Стоит дорого такая веточка, но и сердцу она дорога. Не все купить могут, конечно, потому многие и просто букетики трав приносят в храмы. Их для этого на подоконниках дома растят прямо к празднику. А особо хитрые в Рафаилов сад пробираются и там пальмовые листья пытаются отломать. Поэтому перед Ивовым воскресеньем там всегда городовых много. Еще из оранжерей Небесного града Архангельска листья папоротника везут. Но это для жителей Верхнего города только.

Владыко, было начавший дремать, нахмурился, но я продолжил:

– Весь город на службе. Больше людей только