Маша не появилась за завтраком. Владыко Лазуриил, удивленный этим, пытался нас расспрашивать, однако, изможденный постом, всенощными молитвами и подготовкой монастыря к Ивовому воскресенью, делал это вяло, и нам удалось отмолчаться.

Доев полбяные лепешки и выпив чай со свеклой, я напоследок попросил Владыку чуть больше себя беречь, после чего мы вышли к ожидавшим нас аэросаням, мотор которых уже заботливо раскочегарили монахи.

Зашумел винт, ударил теплый пар, упали рогожи, что защищали котел от мороза, и мы выехали из монастыря. Укатанная снежная колея повела нас за город, к полям, еще удерживающим последний мартовский снег, к темным борам, уже почувствовавшим первое весеннее тепло, к чертящим ветвями голубое небо рощам, к аэродрому центрального рыбзавода, где в огромных эллингах покачивались дирижабли купца Толстобрюкова.

Мы одолели уже половину пути. Я смотрел лишь на дорогу, моя спутница – в высокое и светлое небо над нами, не делая попыток заговорить и всецело наслаждаясь видами природы. Кончились поля. Аэродром стал еще ближе. Замелькали мимо тонкие стволики: вокруг нас потянулась молодая рябиновая роща. Именно там мы и встретили человека, бегущего нам навстречу со стороны завода Толстобрюкова. По виду обычный разнорабочий, он, увязая в глубоком снегу, кинулся к нашим саням, отчаянно размахивая руками. Я дал по тормозам, и беглец, чуть не попав под полозья, бросился к нам. Схватившись за дверцу, точно утопающий, он замер, отчаянно пытаясь отдышаться и что-то сказать.

– Да что случилось-то? – Я выскочил на снег и как следует встряхнул нежданного встречного мужика. – Случилось что?

– Толстобрюков… Толстобрюков… – Простое мужицкое лицо беглеца исказилось в странной гримасе.

– Что Толстобрюков? Говорите же! – Ариадна нетерпеливо замерла рядом.

– Толстобрюков… – Гримаса страха на лице мужика превратилась в хитрую, чуть лукавую улыбку. – Толстобрюков передает привет.

Неимоверно быстрым движением он вырвал из-под распахнутого тулупа обрез солдатской револьверной винтовки и упер ствол прямо мне в живот. Хрустнуло. Стремительно среагировавшая Ариадна всадила лезвия ему в висок, почти до половины погрузив пальцы в разваленный чудовищным ударом череп. В тот же миг я схватил ее за ворот мундира и швырнул в снег. Из глубины рощи ударили пули.

Вздрогнули ветви рябин, раскидывая кроваво-красные ягоды по белому снегу. Щеку оцарапала щепа: это прикрывавшие нас аэросани начали разбивать пули. Накрыв собой Ариадну, я выхватил револьвер. Выстрелы продолжались, снова и снова поднимая вокруг нас фонтанчики снега. По нам били из револьверных винтовок. И судя по тому, какие пробоины пули оставляли в санях, винтовки были явно армейского образца. Я насчитал троих. Отделенных от нас сотней метров глубокого, по колено, рыхлого снега. Лезвия Ариадны здесь были бесполезны. По такому снегу против десятимиллиметровой разрывной пули армейской винтовки не побегаешь.

Выстрелив для острастки, я укрылся за санями. В карманах был лишь один запасной барабан к револьверу да пистолет Парослава. Это было все, с чем придется давать бой. Я выдохнул. К такому меня не готовили даже в духовно-механическом училище. Что ж, нужно было придумать хоть какой-то план.

– Виктор, когда я скажу, начинайте стрелять, не экономя пуль. – Голос Ариадны был абсолютно спокоен.

Пригибаясь под огнем, механизм скинул мундир и резко рванул ворот рубашки. Металлические пальцы нажали на грудные пластины, и те с шипением пара разошлись, открывая внутренности машины, проводку, наполненные рубиновым светящимся концентратом крови трубки и лучащийся неземной синевой флогистон, сидящий в серебряной паутине тонких контактов. Рука Ариадны погрузилась в грудь. Раздался болезненный щелчок сломанного железа, и тонкие пальцы передали мне в руки латунный предохранитель. Новый хруст, и мне в ладонь упал второй.

– Сохраните. Если все пойдет хорошо, они мне понадобятся.

Ариадна замерла, будто решаясь на что-то. А затем с силой щелкнула металлическим пальцем по флогистону. По гладкой поверхности пробежала глубокая трещина. Сияющий камень заполнило множество искр. Пульсация света превратилась в нестерпимое мерцание. Ариадну выгнуло дугой. Кинуло на снег. Зубы болезненно скрежетнули. Я схватил ее, но в этот момент она легко откинула меня назад чудовищно быстрым движением вмиг раскалившейся руки. От ее мокрых волос и облепленной снегом одежды валил пар. Лицо перекосилось в дикой маске почти абсолютного безумия.

– Хоошо! Хршо! Хоршо! Как ж накнец хршо! – Она схватила меня, и металл ее рук обжег даже сквозь одежду. Я зажмурился: ее глаза сияли прожекторами воздушных крейсеров, даже сквозь сомкнутые веки я видел теперь только ослепительную синеву.

– Пчему я не сделала эт ранше. Как хшо! Как бстр мысли!

Захлебываясь, она говорила и говорила, загребая руками шипящий, тающий снег. Наконец справившись с собой, она замерла и вдруг сорвалась с места развернувшейся механической пружиной. Ее силуэт почти истаял, несясь через глубокий снег рваными зигзагами. Заговорили винтовки, но я тут же поднялся из-за саней и открыл огонь по отвлекшимся людям, вспоминая все, чему нас учили в духовно-механическом училище.

Пришел на ум привычный запах того времени. Ладан и оружейная смазка. Пороховая гарь и мирт. «Чада мои, в сердце каждого человека есть место как для Господа, так и для пули», – так, кажется, говорил наш учитель по баллистике и церковнославянскому языку, отец Дымитрий. Я выстрелил четыре раза. Отец Дымитрий с такого расстояния мог в четыре пули изобразить крестное знамение на механизме-мишени. Я попал лишь в плечо одного из стрелявших, но и это очень хорошо. Кто-то выстрелил уже по мне. Пуля прошла настолько близко, что вырвала клок шинели, но я, выхватив пистолет Парослава, разрядил оба ствола, стараясь как можно дольше отвлекать нападающих от Ариадны. Что ж, мне это удалось. Несколько секунд, еще пара винтовочных выстрелов, и она приблизилась к первому стрелку. Я даже не различил взмаха ее рук, но воздух вокруг нападавшего на миг заполнился тяжелым кровавым туманом, а затем то, что осталось от человека, упало в снег, заливая все кровью. Второй стрелок успел лишь навести винтовку, после чего чудовищный удар лезвий перерубил и его, и винтовку, и стоящую позади рябину. Третий, что был мной ранен, выдернул револьвер, после чего получил удар кулаком прямо в плечо. Наверное, Ариадна хотела взять его живым. Наверное. Меня передернуло. Я и не думал, что от удара кулака у человека может оторваться рука. Теперь я знал. Может.

Все затихло. Отыскав в санях трость, я поспешил к Ариадне через глубокий снег.

Стрелки были мертвы. Тонкая фигурка Ариадны лежала рядом с ними. Снег вокруг нее истаял. Глаза почти погасли. Флогистон во все еще раскрытой груди даже не светил, лишь тлел, почти не давая свет.

– Цела? – Я мгновенно подхватил ее, но тут же разжал обожженные пальцы.

– Фрагментарно. – Ариадна постучала себя по