Кониц, Идлизу, Мостар и чуть ли не Сараево. Сами они этого не видили, но вот дядька жены троюродного брата свояка, у которого в Конице кум живет, рассказывал, что сожгли станцию, город и пятьдесят паровозов. И что поезда с тех пор не ходят и еще полгода ходить не будут — некуда. Если поделить эдакие новости на десять, то получится примерное соответствие реальности — сожгли станцию, подорвали пути, уничтожили пяток паровозов.

Второй раз Бранко, окрыленный успехом первого похода, собрался на базар когда мы добрались до того самого Конице, а я остался ждать его в лесу над Неретвой. По всему выходило, что мы отстаем от наших дней на пять-шесть, и с этими подсчетами я чистил и смазывал винтовку. К вечеру, чтобы занять руки и заглушить нараставшую тревогу, взялся за пулемет — пусть Бранко даст мне по шее за то, что посмел взяться за его оружие, лишь бы вернулся.

Но Бранко не пришел ни к ночи, ни к рассвету, ни к полудню.

С каждым часом я изводил себя — сперва Марко и Небош, теперь Бранко. Живы ли, увижу ли я снова, как он хмурит свои кустистые брови. И что с остальными ребятами — даже теми, кто остался при штабе, партизаны ведь уходили с боями. К горлу подкатил комок, я ощутил себя таким жалким и несчастным, что захотелось лечь, заныть и дождаться, чтобы меня пожалели.

Вот зачем это все? Удрал бы в Аргентину… Сколько раз могли убить за прошедшие полгода?

«Так не убили же!» — возразил я сам себе. — «Взялся, так тащи! Хотел побольше немцам крови пустить? Вот и займись.»

С грехом пополам взял себя в руки, сделал несколько быстрых отжиманий и приседаний. Стиснув зубы, перетряхнул оставленные Бранко вещи, пополнил свои запасы, забрал то, что пригодится в походе и как-то сама зазвучала в голове старая партизанская песня:

Бей врага, где попало!

Бей врага, чем попало!

Много их пало,

Да все-таки мало,

Надо еще! Надо еще!

Я долбил ее раз за разом, как заклинание — и когда прятал все остальное вместе с пулеметом поглубже под корни, и когда переобувался, и когда подтянул ремень, вскинул рюкзак да пристроил винтовку поудобнее.

И пошел.

Шагал весь остаток дня и почти всю ночь — так сильно завела меня песня. Как не свернул голову в темноте, не знаю, не иначе злость вела. Уже когда за спиной малость посерело небо, вышел к пустому катуну и понял что все, выдохся. Сил хватило только обойти вокруг и убедиться, что никого рядом нет.

Как самый умный, не полез в хижину, а устроился в укромном месте под корнями бука, кинул рюкзак под голову и после двух бессонных ночей и марша заснул мгновенно. А проснулся от удара сапогом под ребра. Ни рюкзака, ни винтовки, только три бородатые рожи тыкали в меня карабинами. Отчаяние накатило с такой силой, что я чуть не застонал и даже не помышлял о сопротивлении. Только дивился собственной тупости — ну как же я не подумал, что местные все здешние ухоронки знают лучше меня?

Четники привели меня в дом из нетесанного камня, огороженный такой же стенкой. Судя по цвету камней ее недавно надстроили до трех метров, а поверху натянули колючую проволоку.

Тюрьмой это называлось только из тщеславия — глубокий подвал, набитый двумя десятками людей, из которых только двое или трое подняли головы, чтобы скользнуть по мне безучастными взглядами. Натуральный зиндан — земляной пол, грязь, вонь, гнилые подпорки потолочных балок, даже свет из узких прорезей под самым потолком тоже грязный и вонючий.

И вши, от которых я так берегся всю дорогу — гнусные твари немедленно поползли ко мне от соседей, лишь стоило присесть.

Мучительное отвращение я преодолел с помощью той же песни. Надо выбираться и надо гасить фашистов. Мало их пало, надо еще. До вечера я приглядывался к окружающим и соображал, что предпринять. Выдать себя за связного, как на Дрине? Нет, мне пришла в голову идея получше — четники еще в катуне вытряхнули мой рюкзак и поделили между собой три соверена, но главному по тюрьме об этом не сказали. Только передали мои вещи, он скользнул по ним тусклыми глазами и все. При случае можно будет накапать начальству на мародеров и прикинутся сотрудником английской миссии.

Да, вот достойные плоды бестолковости — шел по зеленым долинам и крутым взгорьям, наслаждался пьянящим осенним воздухом, любовался слегка желтеющими листочками и променял все это великолепие на каменный мешок, зловоние нечистот и смрад давно немытых тел.

А кстати, как давно? Я посмотрел вокруг — никто готовности общаться не выразил, только старик с кривой челюстью бубунил под нос, не дожидаясь собеседника. Наверное, всем уже надоел.

Вот с него я и начал.

— Давно здесь, стари?

Он раскрыл рот и я невольно отстранился — у него справа вообще не было зубов, вот отчего лицо перекошено.

— Что, младич, не нравится? Терпи, — назидательно проскрипел дед.

Чуть было не послал его, но сдержался. Сам дурак, сам вляпался, так нечего теперь норов показывать.

— Да кому такое понравится. За что зубы выбили?

— Сами выпали, давно. Ты, младич, сюда за что?

— По горам гулял.

— С винтовкой? — неожиданно спросил сидевший рядом парень с кровоподтеками на лице.

И рядом второй такой же, молодые, одежда полугородская-полудеревенская, похожи на партизан. Только сильно избитые.

— С винтовкой. Времена такие, что лучше иметь винтовку, чем не иметь.

— И что, один гулял?

— Один, — сказал я чистую правду.

— Правильно, младич! — шамкнул дед. — Всякая власть человека в бараний рог скрутить хочет! Вот я никогда власть не уважал, налоги не платил, жил вольной птицей…

— То-то тебя каждый год в тюрьму сажали, — поддел его парень.

— Сажали, — согласился старик. — месяц подержат, отберут что нажил «в счет налога» и выпустят. А я снова в горы гайдучить.

— Ну и много ты нажил?

— Пока не очень, все на ракию, курево да гунь с золотой тесьмой стратил. Ну да ничего, еще разбогатею, осяду и стану уважаемым человеком. Может, судьей, может и главой општины.

— Да кто ж тебя такого возьмет? — нелепая мечта старика развеселила меня.

— Вот прогоним немца и усташа, вернем короля, так он меня и поставит! Деньги будут, винтовка будет, начальником буду! Пролетку заведу, жеребцов буланых, уж больно мне эта масть