— А больше она ничего в этом не видит?

— Не язви. Она же обо мне заботится. А для меня карьера — дело не последнее. Вот она и болеет за меня.

— По-моему, это ты болеешь ее мыслями, а не она за тебя.

— Жека, не начинай…

— Молчу.

И я послушно замолчала. Знала, что Андрей никому не позволяет осуждать Киру. О чем он думал, я не пыталась даже угадать. И не копалась, зачем человеку в душу лезть? Но своих мыслей не скрывала, хотя всегда умолкала при первой же его просьбе. Любовь ли это, или гипнотическая привязанность, не мое это дело лезть в семью брата, даже если я лично в такой семье и минуты не смогла бы прожить.

Из поездки этой Андрюха приехал, как будто его подменили. В первый день вообще разговаривать не захотел, Кира сказала, что вроде он болен или типа того. Ну, я примчалась как угорелая. Даже когда Андрюха болен, со мной он находит силы разговаривать. Что-то тут было не так. Домой к ним я заходить не стала, вытащила его из дому под предлогом семейного консилиума. Кира все отговаривала, плохо ему, слаб, но я-то тоже упертая.

Словом, братца своего я не узнала. Небритый, помятый, глаза потухшие, утонули в синеве кругов. Похудел. Молчит. Мы приехали на квартиру к моему другу, он там не жил и ключи мне отдал, чтобы было где в Москве останавливаться. Мы молча поднялись, но, изолировавшись дверью от внешнего мира, я тут же принялась за допрос.

— Что? — Я тряхнула его за плечи, заставляя сконцентрировать взгляд на мне. — Ты что, на наркоту подсел?

Мотнул головой. Искренне мотнул, я поверила сразу.

— Тогда что? Ну говори! Что случилось? Убили кого-то?

Молчит. Уперся глазами в пол, обездвиженный какой-то. Мне стало страшно. Таким я его не видела. Что могло его так потрясти, я понятия не имела. Андрюха не был истеричной личностью, что перевернуло его душу до такой степени?

Я встала, налила виски. Протянула ему бокал. Он не двинулся. Я буквально влила ему виски в рот и отошла. Ждать эффекта. Минуты через две Андрей наконец поднял глаза.

— Я не хочу больше этим заниматься.

Уже легче. Заговорил.

— Чем?

— Политикой. Дипломатией фиговой. Я не хочу больше даже близко подходить.

— Ты с ума сошел? С чего вдруг? Что стряслось?

— Они заставили меня бросить ее там. Бросить, как кость на растерзание собакам.

— Кого? Кристину?

О Кристине я к тому времени немного знала из того, что брат рассказал до отъезда и потом писал по электронной почте. Знала я совсем мало, но по письмам поняла, что девица, должно быть, неординарная. Ординарные в такие истории не вляпываются.

— Я уже все уладил, понимаешь, со всеми договорился, она должна была выехать вместе со мной, а потом вдруг…

Он опять уронил голову на руки.

— Что вдруг? Ее не выпустили? Власти?

— Если бы… Нет, наши сволочи постарались. «Андрей, ситуация коренным образом изменилась, и ты должен принять позицию нейтралитета, невмешательства», — скопировал Андрей голос начальника.

— И ты уехал?

— Не сразу. Пытался сделать что-нибудь. Выждать. Оставить ее там означало позволить местным властям бросить ее в тюрягу. Видела бы ты их тюрьмы… Попасть туда — все равно что купить билет в никуда.

— А потом?

— Потом… Потом меня заверили, что все будет хорошо. Что Кристаллинских никто не тронет и все такое, но моя миссия окончена, и мне надо выезжать. Я пытался обговорить решение, пытался… Пытался… Бесполезно. Кто я? Мелкая сошка! Я ничего не могу. И так будет всегда, понимаешь, Жека? Так будет всегда! Я — никто, ничто, пустота, я — ноль!

У меня сжалось сердце. На Андрея невозможно было смотреть без слез. Человеку, видевшему себя десяткой, вдруг указали на место, продемонстрировали, что единичку можно так же легко отнять, как и подарить. При этом я прекрасно понимала, что тут Андрюхой движет не тщеславие. Его оскорбило не то, что его щелкнули по носу и обошлись как с мелкой сошкой без права на свое мнение. Если бы дело не касалось человеческой судьбы, вряд ли бы он принял ситуацию так близко к сердцу.

— Чем опытнее ты будешь, тем легче тебе будет лавировать в таком положении, — сделала я попытку сгладить остроту его переживаний.

— Возможно. Но зачем? Зачем, Жека? Сейчас она, скорее всего, сидит в камере с двадцатью туберкулезницами, и никому до нее нет дела! А я сижу здесь и пью с тобой виски. И как мне после этого выходить на работу? Смотреть людям в глаза?

— Но почему ты так уверен, что она в тюрьме?

— Потому что она дура, потому что она идиотка, она не умеет держать рот на замке, она лезет туда, куда не надо, она ненормальная. Но я мог ее вытащить из всего этого, мог, но мне приказали не вмешиваться!

— А ее муж? У нее ведь там и муж есть? Неужели он ничего не может сделать?

— Может. Вернее, мог бы, если бы все было не на таком высоком уровне. И я ничего при этом не понимаю. Мне даже не потрудились объяснить, что происходит. Почему ветер вдруг подул в другую сторону, что случилось, я ничего не знаю. Я же говорю — я пустота. Перед тобой сидит кусок пустоты. А перед глазами этого куска стоят глаза брошенной им жертвы,

Я зашагала по комнате. Утешить брата мне хотелось, но не получалось. Любые слова оказались бы фальшивыми. Уговаривать его на все забить и забыть я бы не смогла. Потому что и сама чувствовала, что это нереально.

И так я кружила по комнате, размышляя, что конкретно я сейчас смогу сделать, чтобы облегчить его состояние. И в голове моей родилась идея. Дурацкая, непорядочная, несвойственная мне, но способная помочь брату.

— Андрюха, вот что. Поехали домой, я тебя там оставлю, а потом выясню для тебя кое-что.

— Что ты хочешь выяснить? — Он безучастно следил за моими передвижениями.

— Что там за кулисами творится. Что смогу, то и выясню.

— Как ты сможешь что-либо выяснить? Если даже мне ничего не сказали, то тебе и подавно никто не расскажет подноготную.

— Возможно. Но могут и рассказать. Я же не официальным путем пойду, как ты. Давай, поехали, время не терпит.

Я оставила его дома страдать, а сама поехала к одному своему знакомому. Тут я могла бы сказать, что вообще-то такими делами не занимаюсь, это не мой стиль и так далее, но не буду. Мой стиль, не мой,