живым, дышащим. – Это… волшебство. Удивительно.

Татьяна отломила слюдяную травинку – точь-в-точь лапка хвоща – и повертела ее в пальцах.

– Искусность, да, – вздохнула она. – Работа. Вы видите в этом магию, а я – удары молотка и шорох шлифовки.

– Понимаю, – вежливо согласился Петр. – Значит, вы предпочитаете живую природу?

– А что живая природа? Разве она не так же создана и отшлифована, правда, не усилием, а временем? Разве мы не знаем ее свойств, не можем предугадать развитие? Нет, в природе для меня нет тайны. И все же изучать ее интереснее, особенно ту ее часть, что касается вас.

– Меня? – удивился Петр.

– Вас, живых, – пояснила Татьяна. – Вы все еще умеете удивлять, так что резать вас занимательнее, чем лягушек.

Петр насторожился при этом уверенном «резать», однако Татьяна коротко улыбнулась, словно уверяя его, что пошутила.

– Давайте возвращаться. – Она отбросила травинку под ноги и с хрустом раскрошила ее ботинком. – Я голодна, и вы, я уверена, тоже.

– Вы правы, – признался Петр, поднимаясь. – Надеюсь, обед, что нас ждет, приготовлен не ударами молотка и шорохом шлифовки.

Татьяна снова лишь улыбнулась. Обратно они шли быстрее, распугивая пучеглазых ящерок, которые яркими брызгами вывертывались из-под каблуков. Вернувшись по дороге, пробегавшей вдоль озера с лебедями, они вышли к янтарным воротам главного зала. Однако Татьяна свернула мимо них налево, к комнате поменьше.

– Это ненадолго, я лишь хотела… – Она остановилась у широкой, в несколько обхватов, мраморной колонны и провела пальцами по тончайшей цветочной резьбе. – В том зале была когда-то мастерская моего отца, а теперь…

– А теперь? – спросил Петр.

Из-за дверей доносилось мерное постукивание: так-так-ток, так-так-ток. В глазах Татьяны мелькнуло любопытство.

– Вот я и посмотрю.

Стоило ей войти, как постукивание прекратилось. При виде Татьяны невысокий коренастый парень подскочил из-за рабочего стола и глубоко поклонился.

– Ваша светлость, – сказал он, все еще сжимая в кулаке зубило. Пальцы и молочные кудри его покрывала каменная пыль, а белки глаз, когда он поднял взгляд, отливали болезненным зеленым.

– Степан, значит? – спросила Татьяна, приближаясь.

– Степан, – ответил молодой человек. По возрасту он был не сильно ее старше, отвечал смиренно, но с каким-то внутренним достоинством человека, который знает себе цену.

Татьяна постояла.

– Над чем работаешь?

– Вот. – Степан указал на массивную круглобокую чашу на столе и добавил со смущенной гордостью, будто предъявлял на суд младенца: – Цветок…

Татьяна обошла стол, разглядывая работу. Петр восхитился: это была изящная малахитовая чаша, зеленая с чернильными ручьями, вокруг середины гнулись тончайшие многослойные лепестки, а из центра к потолку тянулись золотистые ниточки-тычинки.

– Правдоподобно, – хмыкнула Татьяна.

– Недостаточно, – сказал Степан, склонив голову набок в вежливом несогласии.

– Чем же тебе он не по нраву?

– Да вот поглядите, ваша светлость…

– Зови меня Татьяной.

– Смотрите, Татьяна Баженовна…

Они склонились над цветком, и Петр, не желая отвлекать их, сделал несколько шагов назад.

Выжидая, он все думал, как заговорить с матерью Татьяны о Егоре – ведь если горное царство и в самом деле дружественно императрице, не будут ли подозрения оскорбительны? А если Егор, сбежав от бесов, прячется сейчас где-то в подземных водах, будет ли это известно Хозяйке? Захочет ли она его выдать?

Возможно, есть более простой способ все проверить?

Повинуясь внезапному порыву, Петр бросился назад, к озеру. Вряд ли здесь будет охрана вроде бесовской, кроме галдящих лебедей, никого не было видно, а значит, попробовать стоит. Опустившись на колено возле самой воды, он торопливо потянулся за пазуху.

– Вы тоже, значит, нарушаете? – спросили его рядом хрустящим басом.

Петр вздрогнул, едва не выронив шкатулку. Сердце загрохотало.

Зеленое платье в цвет травы, вот что его обмануло – как иначе он мог не заметить огромную каменную фигуру среди кустов крыжовника?

– Нарушаю? – спросил он, подбираясь.

Мысленно он уже исхлестал себя по щекам за самонадеянность и новую оплошность и сейчас прикидывал только цену, которую ему предстоит заплатить за это. Алина Васильевна – не игоша, скинуть такую не получится. Да и открытая рана – не лучший помощник в драке. Успели ли ящерки починить купол аэростата?..

Алина Васильевна смотрела на него в упор тяжелым и совершенно нечитаемым взглядом. И вдруг каменные губы ее растянулись. Только взгляд при этом остался прежним, и выражение показалась зловещим.

– Лебеди, – сказала она и подняла прозрачный мешочек, внутри которого светились кристаллики, похожие на крошки. – Малахия Врановна говорит, и так слишком толсты, а я люблю это дело… – Она бросила пригоршню в озеро, и пока птицы клевали, гладила им искусно вырезанные перья. – Как по-вашему, они живые?

Петр растерялся.

– Что, простите?

Алина Васильевна метнула еще крошек.

– Как вам кажется, есть ли способ отделить живое от неживого?

Петр посмотрел на перепончатые лапки, загребающие прозрачную воду, встопорщившийся слюдяной пух на гнутых шеях и крошечные неподвижные глаза-агаты.

– Не знаю, – бледно отозвался он, порядком сбитый с толку.

Алина Васильевна длинно хрипловато вздохнула.

– Я думала, дело в любви. Но Таня говорит, любовь – это химия, не больше, чем травление камня… Кто прав?.. – Она снова погладила ближайшую птицу и тяжело поднялась. – Берите.

Петр благодарно кивнул, принимая от нее мешочек, и долго смотрел, как она уходила в сторону золотых ворот своими неторопливыми основательными шагами.

Как только зеленое платье скрылось, Петр зашикал на лебедей, расчищая немного места у берега, и кинул в воду заговоренную щепотку.

– Угорь, угорь, покажись, угорь, угорь, сон свой сбрось; посмотри, что я принес: гречку, просо и овес…

Озеро молчало. Роптали недовольные лебеди, позвякивали вишневые кусты, но в остальном было тихо. Вода и не всколыхнулась. Егора здесь нет. Или возможно ли, что его удерживают силой?

Невдалеке раздались шаги, послышались голоса – знакомые и уже почти родные. Улыбаясь, Петр кинул остатки каменных крох прожорливым птицам и поднялся.

– …живучее таракана, – говорил Лонжерон, досадливо звеня шпорами. – Да что с ним сделается?

– И все же не следовало соглашаться на то, чтобы его увезли в отдельной карете, – беспокоилась Лиза. – Кто знает, что с ним, бесчувственным, сделали эти ящерицы.

– Смею напомнить, именно вам была поручена его охрана, – с робкой укоризной произнес Елисей.

– Да как его охранять, если он сам лезет то на нож, то на рога, то на зубы?

– Если бы не его отвага…

– Его безрассудство!

– …если бы не он, мы все остались бы в той избе на развлечение ведьме, – закончил Елисей. – Вы не станете отрицать, Петр Михайлович – человек исключительной смелости. Как он сражался с бесами, как противостоял ведьме! Если мне только представится возможность – я клянусь, я… я последую его примеру!

– Лучше берегите хвост, капитан, – прервал его вдохновленную речь