– Ты… тоже не всегда помнишь, что он младший, – огорченно протянул Рас, только понималось ту досаду, он направляет не столько на старшего брата, сколько на себя. А сказывает лишь, або оправдать себя в собственных глазах. – Тогда ведь позволил мне его облыжничать.

– Милый мой, уж больно с вами сложно, – немедля отозвался Перший и слегка приподнял вверх уголки своих полных губ. И днесь понималось, что даже припомненный Расом обман, происходил по спланированному старшим Димургом замыслу. – А облыжничать тогда с Владелиной позволил, чтобы Седми с Асилом и Велетом примирился. Так как знал, коль малецык не добьется своего, продолжит неглижировать всю печищу, не только виновного Асила, но и ни в чем не повинных Велета, Усача, Стырю, с каковыми весь тот срок не общался. А все малецыки, не только бесценность Велет, очень меня просили уладить данное недоразумение, понеже переживали… Впрочем, как и наш младший брат. Что же касается Крушеца, так я скрывал его появление не столько от вас, своих братьев и сынов, сколько от Родителя. Абы именно с его замыслами не умею, в силу собственной слабости, справиться… Вы же, драгоценный мой малецык, мне не соперники. И ты, сам, понимаешь, коли я пожелаю, любая лучица войдет в мою печищу. А, Крушец. Я боялся, что Родитель наново его изымет у меня и отдаст теперь тебе… И если разлуку с Кручем я смог пережить, то с Крушецем, однозначно, нет. Он слишком много значил и значит для меня, даже не могу тебе ту чувствительность, ту нашу общность объяснить… Ее надо прочувствовать, поелику она связана с самим его появлением, его рождением, как оказалось… – Димург припомнив о собственной лучице, и вовсе широко улыбнулся, да с теплом посмотрел на брата, лицо которого, притушило все пятна и приобрело положенный бело-золотой оттенок. – Асила больше не смей упрекать, ни в чем… И примирись, поколь он не отбыл, а то будет все время переживать из-за вашего недопонимания. Ему хватит того, что зала батуры теперь восстановлению не подлежит. И это еще благо, что на тот момент Круча не было в батуре, да и я мгновенно явился, только мне сообщили о происходящем. Асилу надо помочь, поддержать, ты же приметил, как инертен, пассивен Круч. Видимо, это сложилось в нем, потому как мы не соперничали за него. Он не общался с нашими печищами, а жил в достаточно спокойной обстановке, и не сумел сформироваться в должной мере. Теперь надо подсказать с его воспитанием брату, а не сварничать.

– Я примирюсь с Асилом, – согласно отозвался старший Рас и гулко вздохнул, точно только сейчас успокоившись. – До его отъезда. Сходить к нему на батуру? Или лучше позвать к нам на хурул?

– Как хочешь, милый мой, – умягчено ответил Перший, и, качнув головой, провел поверхностью правой ладони по лицу сверху вниз, будто смахивая оттуда всю утомленность. – Только если будете толковать на хуруле, позови Дажбу. При малецыке ты будешь осторожен в словах и не скажешь нашему брату ничего лишнего, чтобы потом мне не пришлось поправлять еще и хурул.

Старший Димург замолчал и глубоко вздохнул, при чем заколыхалась не только материя сакхи на груди, но, кажется, и рукава и долгий его подол. Бог явственно переживал и за братьев, и за Стыня, и за Крушеца, но будучи старшим не позволял того себе показать, несомненно, жалея тех кто был зависим от него. Небо неотрывно смотрящий на Першего лишь тот смолк неторопливо кивнул, соглашаясь не только с разумностью его слов, но и с его старшинством… Ощущая в его поступках, мыслях то самое Отцовское, которое верно было присуще ему одному в отношение, как сынов, так и братьев.

А в своде облака нежданно выстроились в густые узорчатые переплетения, напоминающие многогранные лепестки цветов, и попеременно вспыхивая голубыми аль желтыми всплесками стали посылать ту приглушенность света в глубины залы.

– Еще, – точно припомнив не менее важное, молвил Перший, и в тех проблесках света его лицо проступило многажды четче, а посем вроде как утонуло в сизости облачного кресла. – Чтобы Стынь не волновался и не участились его отключения, я думаю, что отбуду из Млечного Пути несколько раньше твоего. Завезу его в Северный Венец, пускай Кали-Даруга осмотрит, все же им ноне много пережито. Ты тоже, когда будет подходить время отключения плоти девочки, увези Дажбу, ему это не надо наблюдать… Оставишь данное отключение на контроль Вежды и Седми.

– Хорошо, Отец, так и сделаю… Хотя, что об этом сейчас толковать, еще время будет, – дыхнул старший Рас, и, опершись обеими руками на локотники кресла медлительно поднявшись с него, испрямился. – Единственно, что стоит сейчас утрясти, это где будет обитать Седми. Дажба желает забрать свой хурул. И я хотел тебя попросить… Попросить, чтобы ты убедил Седми пожить у вас на маковке, с Вежды. Ибо стоит мне о том с ним заговорить, малецык сразу начнет возмущаться и упрямится, требуя свой дацан. А дацан мне нужен в Блискавице.

– Не тревожься, дорогой мой, я все утрясу с нашим мятежным сыном, – полюбовно отозвался Перший и также как брат степенно поднялся с кресла.

Есислава, как и помышлял Перший, вскоре вернулась на Землю к Липоксай Ягы, несколько ощущая не только собственную избранность, но и уникальность. Оно как из пояснений старшего Димурга узнала, что уже отходила почти половину срока беременности. Господь сам о том ей рассказал, сам успокоил и убедил, что и с ней, и с малышом все благополучно. Еси вначале вельми встревожилась услышанному, но под властностью взора Першего, под уверенностью его тона и полюбовного поглаживания, быстро успокоилась обрадовавшись тому, что вмале у нее родится ребенок и допрежь того она увидит обожаемого ею Липоксай Ягы. Самому вещуну о возрасте плода и вообще отсутствие девушки пояснил Мерик, велевший ни о чем не выспрашивать и принять все как есть, понеже сие есть божественные, не людские дела.

Впрочем, старший жрец был так рад возвращению своей Есиньки, что ни о чем не стал и спрашивать. Принесенная в сад юница стоило ей узреть вещуна, горько заплакала, ощущая любовь к человеческому отцу и единожды тоску по Отцу Богу. Когда же Липоксай Ягы узнал, что Есислава теперь видит обоими глазами и это позже подтвердили Довол и Житоваб, его счастью не было предела. Как и все люди, вещун не заглядывал в грядущее так далеко как ноне девушка, он думал о ближайших событиях и тем умиротворялся. Ведь в каких-то трех с половиной месяцах должен был родиться Ярило, а в днях прибыть великий народ.

Великий… вернее, как величал его Мерик, волшебный народ. Ибо данное название происходящее от слова волшба, в буквальном смысле означало воплощения воли и мощи Родителя. Волшба подразумевало гипоцентавров, как созданий чьим Творцом являлся Перший, однако живших по Законам составленным для них самим Родителем. Гипоцентавров должны были встречать в значительном удаление от селений дарицев, в нарочно указанном месте. Куда ранее были высланы темнокожие люди под началом дарицев, каковые занялись расчисткой от леса местности, для приземления космического корабля.

Вернувшаяся с маковки Есислава чувствовала себя хорошо, тошнота коя иноредь мучает женщин на ранних сроках прошла, и наступила в этом отношение довольно спокойная пора. Правда как-то резко набирающий рост живот, кажется, растущий не по дням, а по часам явственно живописался, а в двух днях появления на Земле внутри него и вовсе кто-то словно прополз. Объявив о себе как о личности, в которой появилась искра давшая движение развитию мозга и теперь, как понятно и самой полноценной жизни человека. Есинька дотоль загруженная болезнью Крушеца и точно с тем потерявшая ощущение жизни, ноне вернувшись к земному отцу, к просторам такой прекрасной планеты, ее раздольям, тихим ночам насыщенным монотонным зовом комара и рыбной совы (живущей в пойме реки, издающей громкие, хриплые крики, переходящие в гулкое завывание), к высокому голубому своду с плывущими по нему марево-кучным облакам упившимися водой… Словом к природе, что содержит в себе основу имени самого Родителя, вновь обрела свою человеческую суть. А вместе с тем материнскую чувственность, дочеринскую привязанность и трепетность любящей женщины. Лишь порой тугой тоской полыхала внутри голова и это, как теперь знала Есислава, волновался Крушец желающий видеть Першего… Крушец все еще ослабший, утомленный, как она ощущала и единожды мощный, спасший юницу от гибели, и потому днесь после пережитого такой близкий для нее. Еси и сама жаждала увидеть Першего, ощутить его ни с чем не сравнимую отцовскую любовь, однако, до явственного шевеления во чреве плода, знала, что поколь бывать вне Земли нельзя, абы это не сказалось болезнью на малыше. А потому терпела и в тайне от всех успокаивала Крушеца, ласково величая его… также как и растущего в материнском лоне Ярило. Окутанная любовью Липоксай Ягы девушка ноне могла дарить теплоту этим двум основам ее естества, одной божественной другой чисто человеческой.