Его «департаментом», если посчитать позволительным употребление подобного термина для рассказа о XIV в., были фламандские дела, и именно в связи с ними фигура Мариньи стала приобретать все большее и большее значение в отношениях Франции с папским престолом.

Когда 31 декабря 1308 г. Климент V, желая выиграть время, написал Филиппу Красивому с просьбой подтвердить законность полномочий Латильи, он вместе с тем намекнул на послание графов Валуа, Эвре, Сен-Поля и Ангеррана де Мариньи, содержавшее предложение (ipso facto) отлучать от церкви всех тех фламандцев, которые нарушали условия Атиского договора.[1042] Можно в связи с этим судить о доверии, которым камергер Филиппа Красивого пользовался при дворе как в Риме, так и во Франции: он вместе с двумя братьями короля и с Ги де Шатильоном, графом де Сен-Полем и великим кравчим Франции, являлся соавтором послания к папе. Его личное влияние на папу ничуть бы не увеличило значимость письма от самых знатных сеньоров Франции. Наиболее вероятно, что Мариньи вдохновил на написание этого послания, а не был его автором. Фламандские проблемы являлись для него делами первостепенной важности, и если Климент V мог оказать в этой связи какую-то помощь, нужно было найти к папе такой подход, чтобы сомнения в том, что он окажет содействие, исчезли. В 1309 г. его помощь заключалась в отлучении от церкви мятежников, которым король мог помешать получить отпущение грехов.

В 1310 г. папа вновь засомневался по поводу этого последнего условия. Мариньи попытался получить подтверждение решения 1309 г. и с этой целью лично отправился к Клименту V. Мы располагаем немногочисленными сведениями об этом визите, состоявшемся летом 1310 г. Двенадцатого мая следующего года по просьбе Мариньи Тоту Ги за поездку в Авиньон в 1310 г. выплатили 976 турских ливров из королевских денег.[1043] Утраченный в наше время свиток из Палаты счетов, название которого, впрочем, скопировал Николя-Шарль де Сен-Март,[1044] был озаглавлен «Счет Ангеррана де Мариньи за его путешествие до Лиона и оттуда к папе в 1310 г.». Наконец, 7 августа 1310 г. Мариньи вытребовал и получил три буллы,[1045] 16-го – еще восемь и 17-го – еще две.[1046]

Переговоры закончились для Мариньи полным провалом: 23 августа 1310 г. Климент V вручил ему письмо для Филиппа Красивого: он отвергал пункт договора, согласно которому отлученные от церкви фламандцы могли получить отпущение грехов только лишь по просьбе короля Франции. Тем не менее это не было, как посчитал Фанк-Брентано,[1047] следствием заявления, которое 26 апреля в Авиньоне от имени графа Фландрии сделал Даниель де Тилт; согласно наблюдению Ж. Лизерана,[1048] в июне папа еще склонялся к тому, чтобы согласиться с этой королевской прерогативой. Объяснение создавшейся ситуации, данное Ж. Лизераном, кажется нам вполне приемлемым: Климент V ужесточил свои требования, чтобы добиться от короля прекращения процесса, чернившего память Бонифация, и 23 августа отослал Мариньи обратно, снабдив письмом, ранее между ними состоялся длинный разговор – то, что имя Мариньи упоминается в булле, убедило нас в значимости его роли) – и камергер уверился в необходимости избавиться, наконец, от этого залога, осложнявшего отношения Франции с понтификом, – посмертного процесса над Бонифацием. Мариньи вновь отправился в путь по направлению к Авиньону в феврале 1311 г. лишь после того, как добился королевского согласия на прекращение этого отныне бесполезного разбирательства.

Необходимо было обеспечить поддержку Климента V перед визитом к Генриху VII, чтобы добиться ратификации договоров, подписанных в июне 1310 г., и получить согласие на перенос коронации императора, в район Троицына дня, как мы увидим чуть позже. Для этого прежде всего было необходимо положить конец этим немыслимым разбирательствам по делу Бонифация, но при этом согласие короля завершить судебный процесс не должно было походить на признание своих ошибок. Поэтому по возвращении Мариньи из миссии, которой он, собственно, и руководил (доказательством чему служат те выражения, в которых упоминал о нем кардинал-камерарий), расследование стали проводить уполномоченные понтифика, а именно кардиналы Наполеон Орсини, Ландольфо Бранкаччо, Джакомо и Пьетро Колонна. Двадцать третьего апреля 1311 г. Мариньи представил цедулу, текст которой довольно трудно истолковать:[1049] Ангерран заявлял, что королем двигало справедливое и мудрое усердие. Он слышал, как король рассказывал о том, что ему стало известно от достойных доверия людей и даже от кардиналов, что папа был еретиком, защищал злонравие, супружеские измены и преступления, противные самой человеческой натуре. Король показал ему письма[1050] от некоего кардинала, запечатанные маленькой печатью, и спросил, известно ли Ангеррану, кому принадлежала эта печать; услышав отрицательный ответ, король сказал, что это был кардинал, сообщивший ему в письме о том, что папа – еретик и обманщик. Наконец, письмо короля Клименту V, в котором он отказывался от обвинения, но сохранял все те же выражения, было абсолютно правдивым, в чем Мариньи поклялся.

Мариньи не был полностью в курсе дела и поэтому не понял смысла писем кардиналов и короля; так, король был вынужден объяснить ему, по секрету, в чем было дело, – по крайней мере, об этом он сообщает в своей цедуле. Мы не думаем, что Ангерран был настолько наивным, каким хотел себя представить. Он не мог не знать о том, в чем обвиняли Бонифация VIII, но считал более разумным казаться папе и кардиналам абсолютно несведущим в этом деле. Поскольку он не принимал никакого участия в кампании против Бонифация и папского престола, Мариньи посчитал, что будет лучше притвориться, будто он ничего не знает о прошлом, и попросить у Климента V помощи в новых делах. Таким образом, становится понятно, почему Ногаре и Плезиан, которые находились рядом с Мариньи, пребывали в тени на протяжении переговоров в марте-апреле 1311 г. Убеждая всех в своем справедливом усердии, они оказывались заинтересованными лицами, следовательно, на них падало подозрение. А поскольку это дело не представляло для Мариньи никакой личной выгоды, он мог гораздо эффективнее служить интересам короля.

Тем же самым принципом французы, и Мариньи в том числе, руководствовались, согласившись, чтобы прощение не было даровано тем, кто грабил в Ананьи.[1051] Таким образом, булла под названием «Rex gioriae virtutum» от 27 апреля положила конец бесконечным спорам по поводу Бонифация VIII, и влияние Мариньи на принятие этого решения, без всяких сомнений, весьма ощутимо. От проведения курса политики, предложенного Ногаре, само собой, отказались.