Никто, никто из этих грубых мужчин не спросил — как же она несчастная выдержала целый месяц в чужом, непонятном и неприятном ей мире, в их обществе, как же она жила без привычного комфорта, глотая ежеминутное унижение. Она, принцесса, самая богатая наследница континента спала на жесткой постели, в конуре, как рабыня, сама себя обслуживала, питалась каким-то ужасом, вынуждена была общаться с солдатней, даже драться!

Им было все равно на то, что она испытала. А вот та, та которая была им ровней, такая же грубая и неотесанная не женщина — валькирия, их интересовала.

Они за нее беспокоились!

Общество — перевертыш, кривое отражение ее действительности!

Фантомы не видящие дальше собственного носа, беспомощные как младенцы, но изображающие из себя значимые фигуры!

Да что они могут, что они способны понять? Они же даже женщину от женщины не отличают. Никакой эстетики, никакого понимания красоты и осознания высшего предназначения. Никакого уважения к сану и полу!

Только кулаками махать и могут! В этом отношении мужчины все одинаковы!

Нет, Теофил еще что-то понимал, но он был почти свой, он был графом, а не солдафоном. Единственным, пусть не равным, но близким по мышлению и духу, хотя тоже — отсталым и недалеким как эти. Но он имел элементарные манеры, понятия. Он относился к женщине как к женщине. С ним бы она смогла примириться, потерпеть, пожалуй, даже смогла общаться накоротке, не спускаясь вниз, но подняв его к себе. И даже, пожалуй, смогла бы привязаться… Но ее лишили его общества! Опять решив за нее!

Она сбежала от этого, не желая быть игрушкой в руках мужчин, не желая подчиняться неотесанным болванам, быть покорной их воле и… вернулась к тому, отчего уходила.

Мир не переделать, — это встало четко и осталось лишь одно — выплеснуть в него обиду за то.

"Ненавижу"! — прошептала, кривясь от сонма острых чувств, захлестывающих сознание: "Ненавижу"!!

Закричала, образуя вокруг себя темно-синее облако. В нем как в грозовой туче прошли разряды и крик женщины смешался с грохотом. Миг и оно словно съело ее, осыпалось на песок темным, густым прахом. Вода слизал частицы с песка не оставив и следа.

Станиславу гнуло. Вит и Кир придерживали ее и не могли ничем другим помочь.

Тео не выдержал и буквально откинул их от женщины, обнял, прижав к груди. И даже не удивился, что она тут же затихла, обмякла, доверившись его рукам.

Соединиться с собой оказалось нелегко.

Темнота, чернота, слепота обуяли ее, как только вода передала ей энергию потерянной части.

Ее крутило от тоски, закручивало вихрем и носило над землей. Било о камни, но не спасало от разъедающей боли, от одиночества маявшего и жгущего, неведомого совсем недавно и вот познанного во всем величии, остро и ярко, как вспышка молнии.

Ее воспламеняло, лавой выходя из жерлов вулканов, сталкивало как континенты и вздымало вверх паром, дымом, пылью, и опускало вниз дождем, чтобы вновь прикоснуться к боли одиночества, нереализованности, ненужности и тоски по тому, чего здесь нет, и ярости, потому что — не будет.

В какой-то миг две половины сплелись как лед и пламень и, все закончилось.

Она взмыла вверх и ринулась вниз с такой скоростью, что стала плотной, спрессовав частицы, атомы и пылинки, что встретила на пути, точно так же, как они были сгруппированы у той. И рухнула на песок, почувствовав, что не может больше носить ее в себе и пора разделиться. Скрючилась, удивляясь себе, виду самых настоящих рук — точной копии тех, что были у понравившихся ей существ. И поняла — не может больше быть одна, и познала зависть к тем, что появились и исчезли не приняв ее, не поняв, хотя она была ими, а они ею.

И знала — не она завидует, а та, заблудшая, без которой не узнать бы ей яркости чувств, ощущений, вкуса своего подобия. Без нее никак, но с ней, одной — тяжело.

И закричала так, что полыхнула молния. Ударила, пронзая поле и помогая сестре разделиться. Огонь сгустил воду, проведя черту крест на крест как на разуме так на чувствах и энергии. Частицы разбежались в разные стороны, одни к минусу, другие к плюсу и перемешались вновь, чтобы образовать более плотные соединения, повторить себя, умножив на противоположность и отделив ее от себя. В борьбе от одного поля отделилось другое и Стася, увидела Чижа. Его скрюченные пальцы потянулись к ее, ее к его и боль одна досталась двоим, и затихла, переродившись в радость. Канула, оставив на песке две формы одного. Но третье, зудящее, не дающее полного покоя начало отделяться от них, забирая по частице от каждой половинки, становясь родным и чужим одновременно. Автономным и все же зависимым. Все чувства, все накопленные знания, энерго сгустки и полевые структуры поделились на трое как узор из стеклышек в калейдоскопе на три сектора. Они были похожи и абсолютно не похожи. Они были суть целого, но части разные в разных, неповторимых комбинациях молекул, неповторимых сплетениях атомов, но выполненные по одному шаблону. И каждый нес искру того света, что дал Исток.

Светящийся, чуть вытянутый в овал шар, в котором виднелся силуэт деформированной звездочки, поплыл прочь, унося с собой не дающее парить: неверие, печаль и вину клеток Фила вместе с болью, яростью и ненавистью Х-Русановой, с сомнениями и тревогами Стаса, стремлениями постичь неизвестное, жаждой знаний и найти то, что не скрывалось. Себя и то, что досталось от первоматери и первоотца.

Любовь и верность.

Им стало легко и хорошо. Они могли вновь летать, но перестали быть одинокими.

Они остались парить над водой, поглядывая на звезды в ожидании своего часа. Переглядывались не глядя, сплетались, не касаясь друг друга и точно знали, что очень скоро придет их время и они продолжат дело Отца — Истока, творя подобие того мира, что сотворил он. А сын, их сын получит в подмогу сестру — надежду и обретет покой, перестав блуждать в поисках, как перестали блуждать, ждать и звать они. И чтобы не было в будущем — вера, любовь и надежда останутся светочем заблудшим душам и выведут их и спасут от горечи одиночества, как спасся от одиночества Отец, сотворив их.

Они пройдут ту же дорогу что и он, и родят подобно ему подобных себе, чтобы те породили подобных себе.

Все повториться. Все начнется и закончиться, вернувшись на Родину.

И смерти нет — есть возвращение домой.

И нет рождения — есть начало пути домой.

К себе, как к части целого, которой подарили свободу, подобно той свободе, что дали Отец и Мать Сыну.

Каждому свой путь, каждому своя доля, каждому — его воля. А мать — любовь спасет, а отец — верность — сохранит. И будут рядом даже когда далеко.

Идея нашла форму.

В добрый путь сын, в добрый путь. Ты свободен.

— Хм, — только и выдал Сван, не имея объяснений произошедшему.

А Иван тихо заметил: