удивлением смотря на Алю, которая все больше напоминала своими пылающими огнем глазами и длинными каштановыми волосами, разбросанными по плечам, дикую кошку.

– Потому что ее все стремились обидеть. Сначала ее муж, потом другие, в которых она влюблялась. Все без исключения ее бросали, разбив ей сердце. Она даже говорила, что никогда больше не влюбится, говорила, что мы вдвоем проживем счастливо всю жизнь, и никто нам не нужен. Но теперь она забыла и о своих словах, и о своих страданиях, потому что появились вы. Но это ненадолго. Прошу вас, пока она не сильно вас полюбила, не мучайте ее. Вы же все равно ее бросите.

– Аля, я не понимаю, о чем ты говоришь! Меня не волнуют, кто там был у Марии, и я не собираюсь бросать ее или уж тем более причинять какие-то страдания.

– Она вам еще не сказала, почему ее бросил муж?

– Нет, мы об этом не разговаривали.

– Значит, она снова хочет наступить на те же самые грабли. Понимаете, она о вас только и говорит, я же вижу, как она влюблена, она будет очень страдать, – Аля с силой закусила губу и сжала пальцы в кулаки, словно принимала тяжелое решение, а потом выпалила: – У нее никогда не будет детей. Поэтому ее бросил муж, и из-за этого ее бросали другие, когда она им рассказывала правду. Она вас боится потерять, поэтому и молчит! Но вы должны знать, потому что…

Возле двери послышался шум, и мы резко провернули головы. На пороге стола Мария в бархатном сером платье, с завитыми в легкие локоны волосами и с безупречным макияжем, подчеркивающим ее глубокие серые глаза, изумленно распахнутые от услышанных слов.

– Как ты могла? – прошептала она и выбежала из комнаты.

– Мария, подожди! – крикнул я, но она невероятно быстро скрылась за дверью. Наспех накинув пальто и едва успев обуться, я побежал за ней.

– Что тебе нужно? – закричала она, когда мне удалось настигнуть ее. – Теперь ты все знаешь и уходи, просто уходи. Просто оставь меня.

– Нет, я тебя не оставлю, – сказал я, сжимая ее в своих объятиях. – Я тебя никогда не оставлю, и знаешь почему? – я приподнял ее заплаканное лицо, чтобы она посмотрела в мои глаза. – Потому что я так долго тебя искал. Потому что ты самое дорогое, что есть у меня в жизни. Потому что я хочу прожить с тобой всю свою жизнь. Потому что я тебя люблю. И как, скажи мне, можно оставить тебя из-за такого пустяка?

– Разве это пустяк? – всхлипнула она, разглядывая мои глаза, будто не верила.

– Для меня это пустяк. Для меня это ничего не значит. Самое важное для меня во всем мире – это тот человек, которого я сейчас обнимаю.

Она еще сильнее расплакалась, и мы долго стояли, обнявшись, посреди улицы, не в силах расцепиться, словно были намертво слеплены невидимой рукой.

Мария решила не возвращаться домой, а сразу направиться к гостинице. По пути мы купили цветы для жены Германа, фрукты и вино. Герман, одетый в брюки и светлую рубашку, приветливо встретил нас и провел в светлые, уютно обставленные, гостиничные комнаты, где уже стоял накрытый белоснежной скатертью стол.

Жена Германа, совсем молодая девушка, от силы лет восемнадцати-девятнадцати, с тонкими чертами лица и русыми волосами, собранными в небрежный пучок на затылке, поприветствовала нас. Она была одета в широкое простое платье на пуговицах, подчеркивающее ее огромный выпирающий живот, который сильно контрастировал с ее общим хрупким и изящным телосложением, от чего казалось, что живот в любой момент может лопнуть, как воздушный шарик.

– Восьмой месяц, – добродушно пояснила она, заметив наши изумленные взгляды, – говорят, будет двойня, а мне кажется, что не меньше тройни. Вы извините, что я в таком виде, сейчас сложно подобрать что-то приличное. Я так рада, что Герман встретил старого друга, а то порой бывает так скучно, и поговорить не с кем.

Во время обеда Герман рассказал, как он познакомился в цирке с Софи в прошлом году, когда она выступала в воздушной акробатике. Не больше месяца им понадобилось, чтобы понять, что они любят друг друга и хотят пожениться.

– Я поправлю, это он знал, что хочет сделать мне предложение, – улыбнулась Софи, обращаясь ко мне и Марии, – я же ни о чем не догадывалась. Я думала, что все это несерьезно, ну, в самом деле, ведь за ним бегали все акробатки, гимнастки, клоунессы и даже сам директор цирка.

– Вот уж не думал, что ты сомневалась во мне! – притворно воскликнул Герман, шутливо грозя пальцем жене.

Мария улыбалась, наблюдая за милой перебранкой влюбленных супругов, а меня не покидало чувство, что что-то было не так. Не видно было по бледному лицу Софи и ее болезненным, уставшим глазам, под которыми залегли синеватые круги, что она счастлива в семейной жизни.

Герман продолжил рассказ о том, как ему удалось построить карьеру известного циркового силача. Благодаря невероятной выносливости и силе с ним не мог конкурировать ни один атлет, так что вскоре он стал главной звездой цирковых программ, и каждый цирк мечтал заполучить его в свой штат на постоянную работу. Ему предлагали огромные гонорары за выступление, зрители требовали продавать все больше и больше билетов на шоу «Силача Джонни». Герман гастролировал по всей стране и зарубежом. И когда он познакомился с Софи, решил, что пора купить уютный дом в столице для жены, но сам он не намеревался оседать на одном месте и продолжил ездить по городам, а Софи слишком одиноко было оставаться одной в доме, и она путешествовала с ним.

– Да, Герман не разрешает мне приходить на его выступления, – заметила она с какой-то горечью в голосе, стараясь не смотреть на мужа, – боится, что я рожу раньше времени. Он даже не рассказал мне, как вчера прошел его номер. Я знаю, он каждый раз выдумывает все новые и новые трюки, которые не под силу обычным людям. И хоть мы все знаем, что Герман не совсем обычный, я беспокоюсь за него, кто знает, чем может обернуться очередной его запредельный номер. Я даже боюсь, что ему как-нибудь взбредет в голову поднять слона.

Герман молчал, пока мы втроем шутили про поднятие слонов, и с силой жевал мясо, отчего его желваки угрожающе вздулись.

– Если мне нужно будет поднять слона, я его подниму, – холодно сказал он, бросая на жену мрачный взгляд. – Благодаря вот этим запредельным трюкам, мы ни в чем себе не отказываем и живем так, как многие не могут себе