позволить. Так что тебе следовало бы сейчас помолчать, а не насмехаться над моей работой. Твое дело сейчас думать о детях.

Софи вздрогнула, как от пощечины, и еще больше побледнела.

– Но я не насмехалась, я просто пошутила, – она попыталась оправдаться, но столкнувшись с глазами мужа, беспомощно опустила голову и начала нервно мешать еду в тарелке.

За столом повисло неловкое молчание, и Мария, чтобы сгладить обстановку начала рассказывать о своей работе в интернате.

– У вас непростая работа, – заметил Герман. – Скажите, Мария, только честно, как вы сами считаете, какой процент из ваших воспитанников исправится?

– Это довольно сложно сказать, но приблизительно, я думаю, где-то пятьдесят на пятьдесят.

– Значит, пятьдесят процентов останутся негодяями, ворами и разбойниками, а некоторые станут насильниками и убийцами. Что ж, неплохой результат. И как вы считаете, доброта, проявленная к ребенку, может излечит его душу, изгнать из него злобу?

– Непростой вопрос, – вздохнула Мария, – я постараюсь ответить на него предельно честно. К сожалению, по моему опыту, нет. Например, я не могу, как бы ни старалась и как бы ни хотела, заставить кого-то быть добрым. Это невозможно. Некоторых детей невозможно заставить проявлять сострадание, заботу и теплые чувства к живым существам. К сожалению, эти дети ничего не осознают и не поймут. Они не поймут ценность жизни другого человека, свободу личности и неприкосновенности.

– Так, а почему тогда так происходит? Откуда берется в них зло? – спросил Герман, внимательно рассматривая лицо Марии.

– Я думаю, что люди уже рождаются с ним, и в большинстве случаев, это не зависит от жизненных обстоятельств. Дети из одной семьи, пережив одинаковое количество горя, лишений и страданий, могут стать разными людьми. Кто-то озлобится на мир и будет творить зло, часто даже похуже, чем он сам видел, а кто-то останется добросердечным и сострадающим. Все наши качества уже заложены при рождении. Просто дальше со временем они будут раскрываться.

– Я с вами полностью согласен, – кивнул Герман и продолжил: – А может у вас есть какой-нибудь жизненный пример на ваши слова?

– К сожалению есть. Я выросла в семье с тремя младшими братьями, и как бы я не пыталась, у меня не получалось найти с ними контакт. Если с самым младшим еще не так все плохо было, то близнецы старательно пили мою кровь, – она усмехнулась, стараясь приободриться. – Моя семья считалась по общим меркам и правилам, вполне обыденной, хотя мой отец был пьяницей, но это никого не удивляло. Моя мать рано умерла. Я не знаю, что послужило причиной ее смерти, но отец ее ненавидел, и после ее смерти вся его ненависть вылилась на меня. Мою мачеху он любил, также он, хоть и никогда не занимался воспитанием братьев, любил и их. Во всяком случае, он никогда их не бил и не ругал. После некоторых трагических событий в моей семье, я и братья остались сиротами, и на достаточно долгое время я заменила им мать. К сожалению, несмотря на всю мою опеку, поддержку и помощь, братья продолжали меня ненавидеть, как, собственно, и других детей, которые были слабее их. Братья не признавали дружбы, боли и не знали сострадания. Они часто избивали других детей, особенно тех, кто был неплохим и добрым ребенком. Негодяев они не трогали. Они были как стая лютых зверей, признававших только себе подобных. У них врожденная ненависть к доброте и любовь к злу.

– Благодарю, Мария, вас за ответ. Можно последний вопрос? Как вы считаете, что можно сделать, чтобы усмирить зло засевшее в таких людях, чтобы оно там же и оставалось и не искало выхода наружу?

– Мне кажется, что в этом вся и суть зла: оно всегда ищет выход. И чтобы мы не предприняли, ребенок, родившийся с отсутствием добра, к сожалению, обречен, только он этого не поймет. Как что-то можно понять, никогда не имея этого? Такой человек никогда не поймет страданий, причиняемых им другим. Единственным выходом является выработка у такого человека реакции: если ты причиняешь боль, то в ответ, незамедлительно, получаешь боль, соразмерную той, что ты причинил. Но, к сожалению, природа зла, жажда крови всегда будут таиться внутри, и все это вырвется снова. Это только вопрос времени.

Я заметил, как нездорово блестели глаза Марии, и как она смотрела на Германа, в глазах которого отражался такой же нездоровый блеск. Они поняли друг друга в этом разговоре намного больше, чем я и Софи.

– Спасибо за столь честные слова, я признателен вам, – сказал Герман. – Я рад, что встретил человека, который не боится говорить правду. Моя жена, к сожалению, не понимает моих рассуждений.

– Но я не вижу смысла в подобных разговорах, – ответила Софи. – Зачем разговаривать о зле? Почему бы просто не жить счастливо и не говорить о любви, о предстоящих праздниках, о чем-то радостном и счастливом?

– Потому что мы не имеем права закрывать глаза на происходящее вокруг нас. Посмотри, сколько на улице озлобленных людей, сколько жестоких и чудовищных детей, которые скоро станут взрослыми и будут своими руками уничтожать все доброе, до чего могут прикоснуться? Сколько подобных людей породят себе подобных? Ты уверена, что наши дети не родятся такими?

Софи покраснела и, не скрывая свое возмущение от слов мужа, сказала:

– Я уверена, что мои дети будут порядочными людьми, потому что я постараюсь их воспитать, я приложу все свои силы.

– Ты попытаешься, но будет ли иметь это смысл, если они родятся с червоточиной внутри! – Герман несильно стукнул кулаком по столу, но даже этого хватило, чтобы стол жалобно задребезжал. Он встал со стола, накинул пальто на плечи и направился в другую комнату. – Извините, я что-то разгорячился, схожу на балкон, проветрюсь.

Я вышел за ним. Он стоял на балконе, облокотившись на стену, и курил.

– Разве спортсмены курят? – спросил я.

– Хм, обычно не курю, только в последнее время что-то стал. Софи увидела недавно, и у нас снова случился скандал. Будешь? – он вытащил сигарету, и я согласился.

– Вы, похоже, не очень ладите с ней.

– М-да, так и есть, – Герман наклонился и посмотрел вниз: там суетились и громко смеялись люди, пребывая, очевидно, в легком подпитии. – Мы стали часто ссориться. Она, несомненно, любит меня, но не понимает и боится. И правильно делает. Потому что я сам себя боюсь.

– Герман, что происходит? – спросил я, глядя в его темно-карие глаза, чем-то похожие на глаза раненого животного, находящегося в приступе агонии.

Он горько ухмыльнулся, вздохнул и затянулся сигаретой.

– Хочешь знать, что со мной происходит, мой старый друг? Хорошо, я